35
С После 18.
Все звезды остыли, но знаю, тебе ужДоро́гой, что гнет на далекий фольварк,Такою же ночью встречался ТадеушКостюшка, накинувши плащ и чамарк,
За ним палаши небывалого войска,Шумят портупеи, как ночь под Москвой,И клонится сумрачный ветер геройстваНад трижды пробитой твоей головой.
«Отчизна! Не знаю я тягостней судеб,Чем эти скользящие навзничь струи,Кто шаткою ночью ту землю забудет,Которую кровью и потом поил».
Отчизна!Но, впрочем, невнятны названья:«Отчизна»,«Отечество»,«Родины дым»В стране, где глухая тропа партизаньяСегодня следом легла молодым.И вот стеариновый меркнет огарок,Торопится дюжина жбанов и чарок:«Польша от мержа до мержа,Мать Ченстоховская, ты льТонкими пальцами держишьЗнамени польского пыль».
Вместо 21–22.
За пустошью цвета застывшего воскаВстает арьергард незнакомого войска.
Прислушайся! Это не ветер, а отзыв,Мешая границы, дороги, мосты,Сливает текстильные фабрики ЛодзиСо сталелитейною вьюгой Москвы.
41. ТЕРРОР
Анне Загряжской
«Звезда», 1929. № 1.
От кинжала, который за вольностьПодымают в дворцах королей,От мужицкого бунта на волостьУходящих в безвестность полей,
Над путями любого простора,Распростертыми в мгле и в пыли,Где стучат гильотины террораВосемнадцатым веком земли.
Но не так, исподлобья ощерясь,Как лавина срываяся с гор,Христианство свергавшая ересьПодымала на церковь топор.
Так ночами прошла поножовщинаВ безалаберный лад кистеней, —Талым следом метет пугачевщина,Бьют дреколья с киргизских степей.
Он проходит вдоль снежного поля.Волчьим следом ложится заря.В эту полночь «Народная воля»Обрекает на гибель царя.
Но романтик, мечтатель и спорщикСлышит ветер с далеких сторон,И хранит дина́мит заговорщик,Террористом становится он.
И за грохотом царской каретыОн последнюю бомбу берет,Эти легкие руки согреты:«Хорошо умереть за народ».
Сумрак смертью и гибелью дразнит,Но пускай вырастают во мглуЭшафоты отверженной казни,Барабаны стучат на углу.
Есть террора последняя мера:То надменная смерти латынь,Что врывается в гром Робеспьера,В нескончаемый треск гильотин.
Над путями любого простораЭто снова обходит векаУгловатой походкой террораНестихающий гром ВЧК.
Разве ты этой песни не знала, —Там Республика строит полки,Там проходят столы Трибунала,Моросят на рассвете штыки.
Самый дальний, неведомый правнук!По-другому деля бытиё,Так проносим мы заговор равныхВо бессмертное имя твое.
1929
43
«Красная новь», 1930, № 7 Вместо строфы 1.
Демократия, сумеречный сон,Истерзанная пулями стихия,В парламентский оледенелый сонмУже вступала запросто Россия.
После строфы 2.
Так вся страна — дешевые подмостки,Провинции полуночной урон.Четыре бьют хвоста четыреххвосткиОт четырех отверженных сторон.
Вместо строфы 5.
То крякая, то прямо оседая,Не пощадивши больше ничего,Тогда вкатила вольница седаяСюда отгулы грома своего.
И вот идет великая проверка,Братаются заводы и полки,Сентябрь пылит над ставкой главковерха,Как над глухою заводью реки.
Ефрейторы и унтер-офицерыГеоргиевский растоптали крест,Их исполком уже пьянит без мерыИ циммервальдской левой манифест.
Вместо строф 6–12.
Фронты гремят, они ложатся в дыме,Они сражений лузгают туман,И реет имя Ленина над ними,Как громовой столетний ураган.
46. МОСКОВСКИЕ ЗАПАДНИКИ
«Новый мир», 1930, № 7. После строфы 1.
Например, это небо, котороеВ полусонке почти, в забытьи,Расписное, зеленое, скорое,В роковые летело рои.
Например, это небо, прошедшее,Побираясь, по ситным дворам,То глухое, то вдрызг сумасшедшее,Оголтелое небо дворян.
Там спириты, и спирт, и раздорыДо рассвета качают столы.Ту Россию ведут мародеры,Продают ее из-под полы.
Там от самого теплого марта,От морозного дыма страстей,Будто шкура, распластана картаОбъявляющих бунт крепостей.
Вместо строфы 4.
То кондовая вся, то ледащая,То гремя, то мурлыча едва,Ты проходишь как шлюха пропащая,Позабытая мною Москва.
Вот уклада дворянского зарево,На заре первопутком звеня,Синим отблеском сумерки залило,Дребезжа, ослепило меня:
«Берег весь кишит народом, —Перед нашим пароходомДе мамзель, де кавалье,Де попы, дез офисье,Де коляски, де кареты,Де старушки, де кадеты»[8].
Этот Запад отвержен, как торжище.«Sensations de madame Курдюков».Что ж, Россия дворянская, топчешьсяНад скварыжною далью веков.
Вместо строфы 6.
Эх, дубинушка, сумрачный берег,Левый берег, раскат топора,Может статься, что «новых Америк»В эти дни приближалась пора.
47. НАДПИСЬ НА КНИГЕ ПОЭТА-СИМВОЛИСТА
Собр. 1931.
В час последней тоски и отчаянья,Нестерпимо сдавившего стих,Отошедшая песня нечаянноНарекла страстотерпцев своих.
Этот первый, над пустошью пройденнойНе забывший почти ничего, —Бьется за полночь черной смородинойСамородная песня его.
Страстотерпец и, может быть, мученик,Это ты, низвергатель основ,Снова рубишь узлы перекрученныхКрепким шнуром бикфордовым слов.
Динамит этих слов не взорвется,Только ночь просвистит у реки,Сразу попросту песня поется,Синих молний мелькают клинки.
И другой, сквозь кирпичные аркиИз конца пробиваясь в конец,Водит сумрачный ветер анархийОголтелую смуту сердец.
Словно отговор песен и смуты,Словно заговор странствий и бед,Над тобой поднимается лютый,По ночам ослепительный свет.
Ты беглец, ты отвержен от мира.Ты изменник, но если б ты знал,Что и выговор губ дезертираБеспощадный учтет трибунал.
Вновь теснится былая забота.Что, глуха, мимолетна, светла,На дощатый помост эшафотаПод цыганскую песню вела.
Только в посолонь утра и грома,Над безмолвным отвесом вися,До последнего мертвого домаЗашаталась империя вся.
Пусть поэты эпохи минувшейОдиночество взяли в завет:Смертным утром врывается в душиЛедяной ослепительный свет.
Вот проселок, отверстый, как ода,В ночь летит, задыхаясь в дыму,Мне постыла такая свобода,Тяжко жить на земле одному.
Только тысячи тех, для которыхВремя вызубрит бури азы,Молодой подымается порох,Весь отгул первородной грозы.
Запевала и песенник знает,Как поют по степям кобзари,Как на выручу день наступаетСквозь размытые тропы зари.
Пусть летят от глухого разъездаПоезда, пусть теснится весна —Словно воля партийного съезда,Наша первая песня властна.
Мы идем страстотерпцами воли,Первородные дети земли,Что же, юность кончается, что ли,Серый сумрак пылится вдали.
Или снова зальются баяны,Все окраины ринутся в пляс,За моря, за моря-океаныХодит запросто песня о нас.
1930
48
