обожания упал на меня спустя годы, когда я попал в «Апогевматини», где бывший репортер работал уже в качестве главного редактора.
Саввас принял меня в газете как родного и постоянно развлекал анекдотами. «Апогевматини» была газетой правого толка, но входила в число респектабельных печатных изданий и пользовалась популярностью у части населения. К этому времени III Интернационал уже давно закончил свое существование, и Констандопулос отошел от коммунизма, а еще через несколько лет превратился в рьяного антикоммуниста. В основу его новых политических взглядов легли национализм, ультрапатриотизм и преклонение перед военной доблестью греческого народа. Все это само по себе не представляло бы чего-то из ряда вон выходящего даже при наличии в этих взглядах элемента национал-социализма, если бы Констандопулос не устроился в конце концов под крылом военной диктатуры.
Его соратником в этом устройстве был еще один бывший марксист и даже член ГКП – Георгиос Георгалас, партийный теоретик и бюрократ. После поражения коммунистов в гражданской войне Горгелас, подобно многим другим своим товарищам, ушел в эмиграцию и несколько лет жил в Румынии и СССР. Там же он получил образование. Как и Костандопулос, Георгелас со временем разочаровался в коммунизме, вернулся в Грецию и примкнул к крайне правым. По моему мнению, он был типичным перебежчиком в руках американцев.
Третьим членом «тройки» пропагандистов был журналист лет на двадцать постарше, Теофилакт Папаконстантину, занимавший во время Второй мировой войны пост директора бюро печати в греческом правительстве в изгнании в Каире. Папаконстантину получил хорошее лингвистическое образование и считался интеллектуалом. Он анализировал марксизм и его искажения в Греции, писал статьи для газеты «Элефтерия» и, став профессиональным советологом, опубликовал ультраправую книгу «Анатомия революции». После этого Папаконстантину увлекся греческим национализмом в стиле Иона Драгумиса, а в 1970 году он написал книгу «Политическое воспитание», которая была объявлена обязательной к изучению учащимися всех учебных заведений Греции. Так профессор-интеллектуал стал индоктринатором.
А вообще, самые оголтелые ультраправые, как правило, бывшие коммунисты.
Это я в своей жизни наблюдал не один раз.
Ну что ж, остается еще один важный вопрос. Есть разные мнения насчет того, были или не были полковники «фашистами». Сразу же оговорюсь, что я не хотел бы дискутировать здесь о сущности фашизма и о пользе или вреде авторитарных режимов и тоталитарных диктатур. Я считаю, что люди, в том числе ученые, имеют разные представления об этом, исходя из их мировоззрения, политических взглядов, обстоятельств формирования их поколения и многих других факторов. Кроме того, есть разные страны с разным историческим опытом, разным прошлым и настоящим. В мире много государств и обществ, которые живут при недемократических режимах, либо имеют этот опыт в прошлом. О некоторых из них можно сказать, что пройденный ими недемократический этап помог им ликвидировать отсталость, добиться определенных успехов в экономическом развитии – хотя я думаю, что у этого есть своя историческая цена. Другие режимы не могут совершить такой прорыв и пытаются сменить вектор развития на более демократический.
Однако, с чем я не согласен, так это с переносом известных идей об экономической и социальной эффективности авторитарных режимов вообще на не подходящую для них конкретную почву. С моей точки зрения, случай каждой страны нужно рассматривать отдельно, исходя из ее специфики и реальных исторических фактов, а делать выводы о проявлении закономерностей следует только там, где они действительно есть.
Иначе говоря, я глубоко убежден, что, хотя и есть некоторые параллели между Грецией и другими авторитарными режимами (например, хунта декларировала свою близость к государственно-корпоративистской модели в салазаровской Португалии, а некоторые сравнивают ее с латиноамериканскими режимами и режимами в Египте или Ливии), очень многие параметры для таких сравнений не работают. В частности, существующее мнение об эффективности и благотворности военной хунты 1967–1974 годов для Греции я считаю ошибочным. Это я и постарался показать в настоящей главе.
Прекрасный анализ политической сути военного режима 1967–1974 годов содержится в книге моего друга Теда Кулумбиса «Феномен греческой хунты». Там профессор Кулумбис называет этот феномен «вариацией» на тему авторитарного режима, помещая хунту примерно в середину политического спектра, рядом с режимами Франко в Испании, Хорти в Венгрии, Виши во Франции, режимом «Нового государства» в Португалии и др., в том числе с вышеупомянутым режимом Метаксаса у нас в Греции.
Режим Пападопулоса «недотягивает» до тоталитарного государства, каким были, например, государства нацистов в Германии и фашистов в Италии, так как, несмотря на наличие официальной идеологии, практически полный контроль за средствами массовой информации, полицейский контроль и подавление инакомыслия, этот режим не являлся однопартийным, не пытался мобилизовать население для достижения неких четко декларированных идеологических целей и не претендовал на централизованное управление экономикой. Поэтому, когда Теодоракис и мы с Кулумбисом убеждали американцев, – «Или мы, или танки!», – мы имели в виду возможность установления в Греции настоящей военно-тоталитарной диктатуры.
А что касается хунты, то она, по словам Кулумбиса, сославшегося на одного из своих афинских друзей, наоборот, стремилась к тому, чтобы демобилизовать население (особенно молодежь), снизить его политическую активность, занять спортом и телевидением и спокойно ждать, пока подрастет поколение, получившее образование в Греции уже после переворота. Политологи иногда употребляют для обозначения этого феномена слово «фашистоидный».
Закончить свои размышления мне хочется вот чем. В 2002 году газета «То Вима» провела в Афинах опрос общественного мнения, чтобы узнать, что думают о хунте сегодняшние греки. Одобряют или порицают, считают, что хунта была благом в истории Греции или, наоборот, злом. В итоге получилось вот что: 54,7 % респондентов заявили, что режим нанес Греции ущерб. 20,7 % сказали, что он принес стране пользу. 19,8 % высказали мнение, что он не был для Греции ни благом, ни злом[134]. Лично я считаю, что он был позором для моей страны, и рад, что у меня была возможность с ним побороться.
Глава шестая
Кипрский вопрос и мои новые задачи. Проблемы и трудности в работе. Дальнейшее самоопределение
1. Еще шесть лет работы в Америке (1974–1980 гг.). Противостояние протурецкой политике США. Кампания по моей дискредитации. Создание Ассоциации современных греческих исследований
Надо сказать, что после падения хунты и прихода к власти в Греции демократического правительства наша маленькая группа в Американском университете получила еще большее признание. Как видно из вышеизложенного, основными застрельщиками в работе Центра средиземноморских исследований были в то время профессор Кулумбис и я. Внезапно мы с Кулумбисом стали невероятно популярны у американских политиков, чиновников и журналистов. Когда мы поехали в Грецию после падения военной диктатуры, люди в американском посольстве, которые ранее с нами едва здоровались, приняли нас как родных.
Мы все тогда ликовали, однако наше настроение существенно омрачалось серьезной проблемой, доставшейся нам в наследство от военной
