убили Кирова, то разрешили свободную торговлю хлебом; когда убьют Сталина, то распустят все колхозы»… Есть рапорт о девятилетнем пионере, который кричал: «Долой советскую власть! Когда я вырасту, я убью Сталина». Об одиннадцатилетнем школьнике сказали, что он говорил: «При Ленине мы жили хорошо, а при Сталине мы живем плохо». А 16-летний студент якобы заявил: «Кирова они убили; пусть теперь убьют Сталина». Время от времени даже высказывались случайные симпатии к оппозиции…»
Подобные сообщения поступали, конечно, не только из Смоленской области. Ситуация внутри страны была не столь благополучная, как порой представляют себе те, кто верит в полную необоснованность репрессий.
Амальгама
Прежде чем коснуться «Клубка» (дела, в котором было замешано много людей разного ранга и положения и распутать которое чрезвычайно трудно), вернемся к проблеме, способной снять все вопросы: были ли в реальности заговоры против Сталина или их придумали и сфабриковали органы НКВД.
Вот, к примеру, процесс по делу подпольного троцкистского центра (обвиняемые – Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев, Мрачковский, Тер-Ваганян, И.Н. Смирнов и др.). «Согласно обвинительному заключению, – пишет Р. Конквист, – Троцкий посылал письменные инструкции Дрейцеру, который передавал их Мрачковскому. Инструкции требовали убийства Сталина и Ворошилова. Пятеро младших обвиняемых, вместе с Гольцманом, были лично посланы Троцким или его сыном Седовым для помощи в этих террористических актах. Ольберг к томy же имел связи с гестапо. Все обвиняемые полностью признали себя виновными, за исключением И.Н. Смирнова, чья полная виновность была, однако, подтверждена показаниями других обвиняемых».
На процессе только Смирнов вел себя как убежденный троцкист и не давал показаний на своих сообщников. Вот что сообщает о Зиновьеве Конквист: «Он поднялся и заявил, что убийство Кирова было совместным предприятием, участие в котором принимали как зиновьевцы, так и троцкисты, включая Смирнова. То же самое подтвердил и Каменев».
Более того, Зиновьев признался: «Да, я часто говорю неправду. Я начал лгать в тот момент, когда стал бороться против большевистской партии. Постольку, поскольку Смирнов стал на путь антипартийной борьбы, он тоже говорит неправду. Но мне кажется, что разница между нами состоит в том, что я твердо и безусловно решил говорить в этот последний момент правду, в то время как он, по-видимому, принял другое решение».
Однако на следующем заседании Смирнов сказал, пожалуй, правду: «Я признаю, что принадлежал к подпольной троцкистской организации, присоединился к блоку и центру этого блока, виделся с Седовым в 1931 году в Берлине, выслушивал его сообщения о терроре и передал эти соображения в Москву. Я признаю, что получал инструкции Троцкого о терроре от Гавена и, хотя я не был с ним согласен, передавал их зиновьевцам через Тер-Ваганяна».
Примерно то же подтвердила его жена А.Н. Сафонова: «Отношение к террору Смирнова И.Н., насколько мне известно, было отрицательным. Из высказываний на эту тему со стороны Смирнова могу привести следующее:
1. После получения сведений по делу Эйсмонта Смирнов по этому поводу сказал: «Эдак, пожалуй, Сталин будет убит».
2. Когда Мрачковский вернулся с приема от Сталина, где он был с ним с глазу на глаз, он… отметил свое удивление по поводу того, что Сталин был осведомлен о всех деталях хода строительства Байкало-Амурской магистрали. В связи с этим и Смирнов, и Мрачковский говорили о необычайной работоспособности и умении Сталина схватить основное. Причем после Мрачковский сказал: «Вот, мол, как просто было ликвидировать Сталина». Но на это Смирнов ответил, что да, но мы ведь этого делать не можем…
3. Как-то однажды, когда была получена информация о перегибах, имевших место в связи с коллективизацией по ряду областей, и особенно в Казахстане, Смирнов по этому поводу сказал: «За такие дела убить мало» (по отношению к Сталину).
Опять и такой факт я не могла расценивать как проявление террористических настроений».
По-видимому, она права. Но даже если Смирнов не был сторонником террористических акций, тем не менее он продолжал участвовать в тайной организации, которая, как он знал (и признался в этом), готовила покушения на руководителей страны.
По словам Сафоновой, в процессе следствия: «Моральное воздействие сводилось к одному – нам говорили: начали разоружаться, разоружайтесь до конца. Те показания, которые мы от вас требуем, нужны партии».
Здесь нельзя не отметить двусмысленность формулировки: «показания, которые мы от вас требуем». Это можно понимать так, что требуют признаваться в чем-то мнимом, подсказанном следователями со ссылкой на партийную дисциплину. Но Сафонова, к примеру, не давала никаких сенсационных показаний, которые могли навязать ей следователи. А вот ее муж…
По словам Конквиста: «Смирнову было очень трудно продолжать свою линию частичных признаний, но в целом он преуспел в одном: он основательно спутал все карты. Когда противоречия в его показаниях становились для него особенно трудными, он просто не отвечал на вопросы».
И это пишет «политпублицист», утверждающий, будто едва ли не все дела против троцкистов, правых и других были сфабрикованы НКВД по указанию Сталина! Но ведь из его слов получается, что Смирнов признавался лишь частично, путал карты (устроителям процесса), а когда его ловили на противоречиях в показаниях, отмалчивался. Так не пишут о невинной жертве сфабрикованных обвинений.
Трудно понять не поведение Смирнова, а тех обвиняемых, которые называли немало новых имен, выдавая все новых тайных оппозиционеров. Каменев, например, показал: «В 1932, 1933 и 1934 годах я лично поддерживал связи с Томским и Бухариным и выяснял их политические взгляды. Они нам симпатизировали. Когда я спросил Томского об умонастроениях Рыкова, тот ответил: «Рыков думает то же, что и я». В ответ на мой вопрос, что думает Бухарин, он сказал: «Бухарин думает то же самое, что и я, но придерживается несколько другой тактики: он не согласен с партийной линией, однако держится тактики настойчивого проникновения в партию и завоевания личного доверия у руководства».
По словам Конквиста, приведшего эту цитату, «это не было еще полным обвинением – во всяком случае теоретически, – но вряд ли могло означать что-либо другое, кроме намерения Сталина посадить Бухарина и его последователей на скамью подсудимых».
Получается, будто Каменева принудили говорить то, что требовалось Сталину. Однако в дальнейшем, на следующих процессах, Рыков и Бухарин подтвердили верность того, о чем сообщал Каменев, а Томский, не дожидаясь ареста, застрелился. Почему же Каменев стал выдавать оппозиционеров? Мог бы, кажется, и промолчать, не подводить их под арест. Наиболее разумное объяснение: ему показали некие материалы, которые свидетельствовали о том, что следствию известны эти факты и настроения. Но эти материалы до поры до времени предполагалось держать в тайне прежде всего потому, что нельзя было