вновь стал подниматься по партийной лестнице и стал Первым секретарем Магнитогорского горкома ВКП(б). Магнитогорск был одним из флагманов индустрии первых пятилеток. Общая работа еще более сблизила давних приятелей – Ломинадзе и главу Наркомтяжпрома Орджоникидзе.
Но тут над Ломинадзе нависла смертельная угроза. Он получил копию допроса арестованного 16 декабря 1934 года Л.Б. Каменева, который дал показания о своем разговоре с Ломинадзе летом того же года во время отдыха. Разговор этот носил антисталинский характер.
Почти все близкие соратники Ломинадзе по оппозиции были арестованы. На приеме в Кремле Сталин отказался разговаривать и даже не поздоровался с ним. Угроза ареста стала неминуемой. Ломинадзе ясно сознавал, какой груз тайны лежит на нем. Желая скрыть многих участников подпольного антисталинского блока, он предпринял попытку покончить с собой выстрелом из револьвера. Тяжело раненного, его доставили в больницу, где он и скончался.
Несмотря на случившееся, Орджоникидзе добился персональной пенсии вдове Ломинадзе. В заключительном слове на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года Сталин упрекнул Серго Орджоникидзе (к тому времени уже покойного) за эту дружбу.
Ломинадзе унес с собой в могилу тайну объединенного антисталинского блока старых и новых оппозиционеров, и поэтому НКВД не смогло выйти на след еще целых полтора года. Таким образом, Сталину приходилось опасаться разящих ударов сразу с нескольких направлений. Ему угрожали террористы из-за рубежа: прежде всего разведки РОВСа и Германии. Непростые отношения складывались с некоторыми членами Политбюро и ЦК, которые могли, сговорившись, снять его о поста генсека. Существовали отдельные оппозиционные группы, которые в случае их объединения представляли серьезную опасность.
И еще одна роковая опасность могла угрожать Сталину: военный переворот, организованный крупными военачальниками и – что было бы особенно опасно – руководителями органов государственной безопасности.
Когда же мог возникнуть заговор с целью отстранения от власти группы Сталина? – задается вопросом историк Ю.Н. Жуков. И отвечает: в протоколе допроса Ягоды утверждается – в 1931–1932 годах. Вполне возможно, ибо именно тогда разногласия в партии достигли своего очередного пика: «дела» Слепкова (школа Бухарина), Сырцова – Ломинадзе, «право-левой» организации Стэна, группы Рютина, высылка за связь с последней в Минусинск и Томск Зиновьева и Каменева.
Скорее всего, первоначально возникла еще неясная, неоформившаяся мысль. Заговор же как реальность… следует отнести к концу 1933 – началу 1934 года. Как своеобразный отклик на дошедший до СССР призыв Троцкого «убрать Сталина», совершить новую, «политическую» революцию, ликвидировав «термидорианскую сталинистскую бюрократию».
Не было полного доверия у Сталина к некоторым руководителям ОГПУ. Высказывалось мнение о его особо доверительных отношениях с Ягодой. Но это опровергает следующий документ: собственноручная записка Сталина Менжинскому (без даты, но, по-видимому, незадолго до смерти последнего):
«Т. Менжинский! Прошу держать в секрете содержание нашей беседы о делах в ОГПУ (пока что!). Я имею в виду коллегию ОГПУ (включая Ягоду), члены которой не должны знать пока что содержание беседы… Привет! И. Сталин».
Очевидно, были некоторые вопросы, которые Сталин считал нужным скрывать даже от первого заместителя Менжинского – Ягоды. И, надо сказать, подозрительность Сталина была оправдана.
В декабре 1934 года в Москве и Ленинграде было арестовано много «белогвардейцев», якобы причастных к убийству Кирова. Судили их без долгого расследования. 37 человек приговорили к смертной казни за «подготовку и организацию террористических актов против работников советской власти». Так было на суде в Ленинграде, а в Москве по такому же обвинению было расстреляно 33 человека.
Учтем, что не менее сурово были наказаны даже те, кто был знаком или находился в родственных отношениях с Николаевым и не имели прямого отношения к убийству. На этом фоне очень странными выглядели результаты суда над руководящими работниками Ленинградского НКВД, которые были ответственны за безопасность Кирова.
Судили 12 человек, среди них – Медведя и Запорожца. Последних обвиняли в том, что, «располагая сведениями о готовящемся покушении на тов. С.М. Кирова, проявили не только невнимательное отношение, но и преступную халатность к основным требованиям охраны государственной безопасности, не приняв необходимых мер охраны».
Медведь совершил прямое нарушение служебных обязанностей. Хорошо зная о взаимоотношениях Кирова с Драуле, он тем не менее не провел профилактической проверки ее семейного окружения. А проведи он проверку, несомненно бы обнаружил, что муж Драуле бывает в германском консульстве и покупает на немецкие деньги продукты в магазинах «Торгсина». Выяснилось бы и то, что Николаев по характеру неуравновешен и очень ревнив.
В этой связи вспоминается весьма характерный случай: предотвращение царской охранкой теракта против Александра III, намечавшегося на 1 марта 1887 года. Покушение не состоялось именно из-за своевременной профилактической проверки. Тогда в Крыму арестовали мирного пропагандиста, распространявшего нелегальную литературу. При обыске у него было обнаружено письмо в Петербург. Крымское жандармское управление телеграфировало в столицу просьбу о проверке этого адресата. Столичные жандармы отнеслись к этой просьбе как к досадной нудной рутине, но все-таки исполнили ее. И вдруг! По данному адресу обнаружили динамит, оболочки для бомб, график поездок Александра III по Санкт-Петербургу, схему его маршрутов.
Таким образом, обвинение против Медведя и Запорожца было совершенно оправданным и могло повлечь за собой суровые меры наказания.
Однако приговоры оказались удивительно мягкими. Медведь получил три года лагерей, другие по 2–3 года, и лишь один получил 10 лет, да и то за то, что вел себя каким-то неподобающим образом во время следствия. Как вскоре выяснилось, главные обвиняемые – Медведь и Запорожец – отделались и того легче, ибо их назначили на руководящие должности в лагерях.
Если бы Сталин приказал Запорожцу и Медведю содействовать убийству Кирова, то их следовало бы, как мы уже сказали, уничтожить сразу, но никак не при дополнительном следствии и суде, потому что уж тогда-то они, зная о неизбежности расстрельного приговора, вполне могли рассказать правду.
Относительно того, будто всех арестованных тут же забывали друзья и знакомые. Надо прямо сказать, что это ложь. Например, В.И. Вернадский вел активную переписку со своим другом и учеником Б.Л. Личковым, осужденным в 1934 году в Ленинграде по политической статье, а также ходатайствовал за своих арестованных учеников и помогал их семьям. Это не расценивалось как предосудительные действия.
То, что Ягода проявил поначалу необыкновенную заботу о Запорожце, Медведе и их семьях, работникам НКВД было хорошо известно – ведь все шло именно через них (не по линии же ЦК). А вот когда Сталин узнал об этом, у него не могло не укрепиться мнение, что Ягода старается помочь своему соучастнику (или двум соучастникам). Такое подозрение должно было возникнуть еще раньше, при вынесении мягких приговоров ответственным за безопасность Кирова. Получалось, что преступная халатность
