литератора и драматурга. Сталин возмущенно подчеркнул: «весь снизу вверх посерел» (один из героев) или: «Чего же ты хочешь из Москвы?» (в смысле – от Москвы?) или выражение: «ищущи вас», которое вызвало у него смех – так и написал: «ХА-ХА» и т. д.[314] В одном месте даже не выдержал и начертал в сердцах в адрес писателя: «Дурак», и это в том месте, где герой поминает Ленина и Сталина[315]. Повесть благополучно вышла отдельным изданием в конце 1939 г.
В архиве вождя лежит толстенный макет книги, подготовленной все к тому же юбилею: «Сталин. К шестидесятилетию со дня рождения. Художественная проза и публицистика, воспоминания, фольклор, отрывки из пьес и киносценариев» (М.: Художественная литература, 1939). В разделе, посвященном царицынскому периоду деятельности Сталина, помещены отрывки из произведений таких «свидетелей» и «участников» событий, как: Толстой А.Н. Хлеб. М.: Гослитиздат, 1938; Барбюс Анри. Сталин. М.: Гослитиздат, 1936; Ворошилов К.Е. Сталин и Красная армия. М.: Партиздат ЦК ВКП(б), 1939; Иванов Вс. Пархоменко. М.: Гослитиздат, 1939; Минц И. Из истории Красной Армии. Рукопись. Контрольный экземпляр брошюры Ворошилова также находится в архиве-библиотеке Сталина. На ее обложке вождь в самом начале 1936 г. начертал сам себе: «Прочесть сначала до конца»[316]. И действительно. Прочитал от начала и до конца и сделал по ходу чтения несколько технических замечаний, но в целом труд соратника ему понравился. Брошюру издали 40 000 тиражом. В брошюре сталинский полководческий талант раскрывался на фоне всего хода Гражданской войны в СССР и без особой натуги доказывалось, что война была выиграна исключительно благодаря его талантам. Брошюра затем переиздавалась много раз, вплоть до смерти героя. Естественно, что со временем она дополнялась все новыми подвигами, апофеозом которых стала победа в Великой Отечественной войне.
Это только отдельные из многочисленных примеров не только грубой и многослойной фальсификации истории, но и сталинской биографии, которая, после гибели Троцкого, до сих пор толком так и не написана.
* * *
Первое время после выхода повести Толстой свое произведение оценивал очень высоко: «В этом романе говорится о самом главном, что есть в мире, – не раз, как заклинание, повторял автор, – о философии нашей революции, о больших людях нашей революции, об организации беспримерно победоносной борьбы, о великом оптимизме нашей революции, о том, как в огне боев создавался характер советского человека. Чтобы показать смысл революции, я решил взять самых больших людей, самых великих наших современников. Ленин, Сталин, Ворошилов стоят в центре моего романа»[317]. Один из лучших современных биографов Толстого, А. Варламов, опубликовал письмо писателя Ромену Роллану, дав очень точные характеристики автору и его только что опубликованной повести. Толстой вальяжно отписывал Ромену Роллану, с чьей женой Майей Кудашевой и по совместительству агентом НКВД когда-то в одной компании веселился в Коктебеле: «В романе мало отрицательных персонажей. Мне больше не хочется писать ни о ничтожестве маленьких душ, ни о человеческой мерзости, мне не хочется изображать из моего искусства зеркало, подносимое к физиономии подлеца. Зачем обращать свой взгляд на огромные груды мусора, устилающего путь, по которому шествует человеческий гений? Зачем разглядывать в увеличительное стекло его подметки? У искусства – другие, более высокие и необозримые, восхитительные и величественные задачи: формирование новой «человеческой души». Я старался сделать свой роман занимательным, – таким, чтобы его начать читать в полночь и кончить под утро и опять вновь перечитать. Занимательность, по-моему, – это композиция, пластичность и правдивость». «Тут что ни слово – то ложь, – замечает биограф. – И уж точно невозможно начать читать «Хлеб» в полночь, кончить читать под утро и снова перечитывать. Про правдивость лучше и вовсе не говорить. Но опять-таки, значит ли это, что Толстой, когда писал «Хлеб», хохотал? Едва ли. У каждого запасливого писателя имелась своя «охранная грамота». Толстовской стала повесть «Хлеб». Она же «Оборона Царицына»[318].
Я не исключаю, что это письмо Толстой написал с расчетом на то, что его перехватят и сообщат «куда нужно». Кто не знает, что в нашей стране жить под присмотром неусыпного «ока государева» тяжелейшая ноша! Но так жил не только он, а весь советский народ, всю советскую эпоху. И здесь, на вершине успеха, «охранная грамота» под заглавием «Хлеб» неожиданно быстро начала терять свою силу. О повести почти перестали упоминать, что не могло произойти без «отмашки» сверху. После очередного прижизненного переиздания книги накануне войны, в 1941 г., оценки произведения стали меняться. Когда кинорежиссеры братья Васильевы перед самой войной приступили к съемкам фильма «Оборона Царицына» (вышел на экраны в 1942 г.)[319], Толстого не пригласили в сценаристы, хотя сюжет фильма был близок к повести «Хлеб». В конце 1942 г. Толстой в своей краткой автобиографии уже писал: «Хлеб» был закончен осенью 1937 г. Я слышал много упреков по поводу этой повести: в основном они сводились к тому, что она суха и «деловита». В оправдание могу сказать одно: «Хлеб» был попыткой обработки точного исторического материала художественными средствами; отсюда несомненная связанность фантазии. Но, быть может, когда-нибудь кому-нибудь такая попытка пригодится. Я отстаиваю право писателя на опыт и на ошибки, с ним связанные. К писательскому опыту нужно относиться с уважением, – без дерзаний нет искусства»[320]. В мае 1943 г., выступая в Союзе писателей, Толстой опять вынужденно признался коллегам: «Таким образом, возникла сухая и слабая повесть «Хлеб», здесь была дана чисто историческая эпоха»[321].
Создается впечатление, что он подсознательно, раз за разом давал знать своим читателям и критикам об испытанном давлении со стороны, объясняя этим свою неудачу. Но я хочу обратить внимание на то, что поколения читателей никогда не принимают во внимание ссылки на вмешательство посторонних сил в процессы творчества. Наиболее честные и самостоятельные современники сразу же не принимают подлога, лжи и фальсификации, чем бы они ни мотивировались. Разрушение тоталитарных режимов всегда начинается и сопровождается разрушением исторических фальсификаций и имитаций любого жанра. Постепенно, но неуклонно они вычеркиваются читателями из творческого наследия народа и предаются забвению. «Хлеб» давно уже на пути, предсказанном автором еще при жизни. Но творчество писателя, опутанное фактами истории, совершенно здесь ни при чём. Я уже отмечал: Толстой вынужденно «замахнулся» на то, на что он не был способен (и никто другой не смог бы этого сделать). Он пытался написать произведение, в котором не бывшее стало бы бывшим[322]. В соответствии с заданием он пытался одним лишь словом сотворить новую историческую реальность, причем так, чтобы она полностью вытеснила действительную реальность и вошла вместо неё в сознание и память будущих поколений.
