на имя Сталина секретаря ЦК ВКП(б) А.С. Щербакова от 28 апреля 1942 г. сообщается, «что прошел почти год, как писатели и историки взялись за разрешение исторической реабилитации Грозного»[333]. Предполагалось, что пьеса будет готова к открытию нового театрального сезона, т. е. к сентябрю 1941 г.
Фактически писатель приступил к работе над пьесой только в октябре 1941 г. в эвакуации. Об этом он сообщил в «Краткой автобиографии», написанной в конце 1942 г. по просьбе отдела кадров Академии наук СССР, в которую был избран почетным членом: «Я верил в нашу победу даже в самые трудные дни октября – ноября 1941 г. И тогда в Зименках (недалеко от г. Горького, на берегу Волги) начал драматическую повесть «Иван Грозный». Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергли мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую страстную русскую душу – Ивана Грозного, чтобы вооружить свою рассвирепевшую совесть… Первую часть «Грозного» «Орел и Орлица» я закончил в феврале сорок второго года, вторую – «Трудные годы» – в апреле сорок третьего года»[334].
В автобиографической записке Толстой допустил, по крайней мере, две неточности, которые затем стали воспроизводиться в работах исследователей его творчества. Во-первых, ни для Толстого, ни для других участников сталинского «проекта» работа не была первоначально «ответом» на немецкую агрессию против СССР, и «рассвирепевшая совесть» писателя здесь ни при чем. Напротив, официальные заказы на «Грозного» сделаны в период сближения с фашистской Германией и связаны они были с «выходом» СССР в Прибалтику, в Польшу, с войной с Финляндией, т. е. на те территории, которые являлись театром военных действий в далекую Ливонскую войну (1558–1583 гг.). Но поскольку с началом Отечественной войны с немцами сталинский заказ не был аннулирован, а, наоборот, усиленно форсировался партийно-советскими органами, то автор переориентировался на новую политическую реальность. Во-вторых, первоначально Толстой задумал и написал одну пьесу под названием «Иван Грозный» и только после того, как она была забракована, развернул уже подготовленный материал в две: «Орел и Орлица», «Трудные годы», объединив их общим названием «Иван Грозный». Ни исследователи творчества Толстого, ни историки советской литературы в этом вопросе не разобрались[335].
Молодой и уже известный драматург А.Н. Афиногенов записал в дневнике о том, как обстоятельно Ал. Толстой собирался в эвакуацию. В начале июля 1941 г. немцы подошли к Орше, но от населения Москвы катастрофическое положение утаивали, скрыто вывозя из столицы предприятия и учреждения. Афиногенов записал: «Академия наук переезжает в Томск, Толстой тоже туда собирается как «руководитель Института им. Горького» (ошибка, Толстой никогда им не руководил. – Б.И.). Но хочет побыть еще месяц, послать вперед свою секретаршу, устроиться на следующую зиму. Зимние вещи шлет и книги… а он уж знает, разнюхал, наверняка, каковы перспективы там, наверху…Значит, война надолго, и он от нее вовремя спасается»[336]. Упреки совсем несправедливые, если иметь в виду, что писателю было далеко за пятьдесят лет, и, как говорили тогда, страна ждала от него новых выдающихся произведений. Знакомства же «наверху» у него действительно были высокими.
Начав работу над пьесой в Зименках, Толстой в связи с общей эвакуацией на фронтах в ноябре 1941 г. перебрался в Ташкент, где сосредоточилась значительная группа столичной творческой и научной интеллигенции. Туда же были эвакуированы многие члены «Союза писателей СССР», сотрудники Московского государственного университета и Института истории АН СССР. Недалеко (по меркам СССР), а точнее, в окрестностях Алма-Аты и на ее киностудии, С. Эйзенштейн снимал свой фильм «Иван Грозный». Образно говоря, по барханам и среднеазиатским городам 1942 г. «бродила» тень средневекового русского царя.
* * *
Уже 16 февраля 1942 г. в центральной печати появилась заметка о том, что Толстой прочитал свою пьесу перед литературно-театральной и журналистской общественностью в запасной столице – Куйбышеве. (Вероятно, Толстой очень торопился, желая первым представить вождю новую работу и получить за нее очередную высокую награду.) По сообщению «Правды», драма сразу же была принята к постановке Государственным академическим Малым театром, а сама «пьеса произвела на слушателей огромное впечатление»[337]. И действительно, познакомившиеся с пьесой приятель драматурга режиссер, артист С.М. Михоэлс и писатель К.И. Чуковский приняли новое произведение Толстого с восторгом[338]. Однако некоторые историки, признанные специалисты по средневековой Руси, и партийные функционеры, исполнители воли «верховного», отнеслись к ней более сдержанно.
Люди, волею судеб оказавшиеся во время войны в Ташкенте, оставили воспоминания о нескольких публичных чтениях Толстым этого варианта пьесы. Л.К. Чуковская (дочь К.И. Чуковского) 27 февраля 1942 г. сделала запись в своем дневнике о том, что они вместе с А.А. Ахматовой побывали в Наркомпросе на чтении пьесы «Иван Грозный» и что Ахматова хотела сделать автору замечание, но передумала[339]. Судя по всему, Ахматова отнеслась к пьесе равнодушно. Воспоминания об этом событии, проходившем в различных аудиториях Ташкента, оставили театральный режиссер М.О. Кнебель, художница Валентина Ходасевич, историки С.Б. Веселовский и С.О. Шмидт, лингвист Вяч. Вс. Иванов, литературовед К. Зелинский, подруга Анны Ахматовой Светлана Сомова. Оценили они его по-разному. Шмидт хорошо запомнил облик писателя и манеру чтения драматической повести. Лет через пятьдесят после первой встречи историк вспоминал: «В университете, где в актовом зале было сравнительно много молодежи, Толстой сидел на возвышающейся сцене. Вид его – холеного, элегантного, с кольцом-печаткой на пальце, – столь отличный от вида других в ту трудную пору, и свободная артистичность исполнения как бы переносили нас в довоенное время, в атмосферу литературных вечеров, праздничной театральности, приподнятого настроения. Авторское чтение производило сильнейшее художественное впечатление, прямо-таки зачаровывало… Сочный, образный язык и четкость дикции, великолепное владение красивым, сильным, барственного тембра голосом, способность к актерскому перевоплощению в передаче интонационных особенностей речи действующих лиц и состояния их души казались поразительными и в какой-то мере даже мешали восприятию собственно исторического содержания пьесы, ее текста и подтекста»[340]. Но недавно было обнаружено письмо С.О. Шмидта к историку А.О. Неусыхину от 20 мая 1942 г.[341], в котором он делился свежими впечатлениями от пьесы Ал. Толстого: «Уважаемый Александр Осипович!
…Ташкентская жизнь насыщена до утомления. Утомляемся мы очень быстро: днем от жаркой духоты и беспредельной голубизны неба, от ароматов цветов и ученого многословия. Споры, доклады, дискуссии после них ets. Я уже Вам писал об «Иване Грозном» А. Толстого. Он читал еще раз, в Академии наук. Впечатление вторичного прослушивания ослабело, многое «перестало играть», многое не доходит, сейчас воплощения ждут (?): это народный царь, народолюб и любимец народа (некоторые вредные, тенденциозно-демагогические мысли Виппера, из его блестящей работы о Грозном, нашли отражение в пьесе), которого бояре изводят и вызывают на жестокие поступки. Производит
