агонии и борьбе, даже раздоре[455]. Схожая точка зрения состоит в том, что главы с пятнадцатой по семнадцатую определяют «моральные основы для обществ», основанные, в частности, на справедливости как неограниченной и равной возможности[456]. Есть также мнение, что начиная с этой главы по двадцать первую Макиавелли первым формулирует то, что известно сегодня как доктрина военного сдерживания, которая зависит не столько от военных возможностей и готовности использовать их, сколько от обмена посланиями о таких возможностях и готовностях[457].
Позиции разные, однако в любом случае видно, что XV глава, по мнению политологов, занимает одно из основных, если не ключевое место в этой книге.
В XV главе Макиавелли добавляет к концепции национального интереса теорию необходимости (necessità), заменяя моральное право эмпирической необходимостью, т. е. относительными ценностными стандартами. В своих максимах он не видел противоречия, поскольку необходимость была для него единым причинным механизмом как для морального поведения, так и для аморальных методов в политике[458].
В пятнадцатой главе политика становится двусмысленной категорией, одновременно морально несостоятельной и необходимой для выживания. В конце концов она возникает как автономный феномен, который находится вне морали[459]. Не случайно указывалось, что в «Государе» политическая власть содержит свое собственное отрицание[460].
Стоит отметить, что эта глава была изъята из работы Нифо. Скорее всего, астролога и комментатора Аристотеля смутило то, что Никколо делал здесь упор на разрыв между тогдашней политической теорией и политической практикой. История рассудила, кто из двух авторов был прав.
Глава начинается с ряда противопоставлений, которые имеют для Макиавелли особый смысл.
Теперь остается рассмотреть, как государь должен вести себя по отношению к подданным и союзникам. Зная, что об этом писали многие, я опасаюсь, как бы меня не сочли самонадеянным за то, что, избрав тот же предмет, в толковании его я более всего расхожусь с другими. Но, имея намерение написать нечто полезное для людей понимающих, я предпочел следовать правде не воображаемой, а действительной – в отличие от тех многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности не знавал и не видывал.
Отметим сначала, что перевод концовки данного отрывка выглядит более адекватным у Юсима: «Многие воображали себе республики и княжества на деле невиданные и неслыханные…» Что касается отмеченных выше противопоставлений, то первое из них – себя и «многих» других авторов – основано на двух основных моментах, причем второе дополняет первое.
Во-первых, Макиавелли противопоставляет себя тем, кто следует «воображаемой правде». Он имеет в виду максимы книги, которые противостояли тем, что основывались на узком политическом идеализме и предполагали существование политического строя, который никогда не существовал[461]. Замечание при большом желании можно посчитать как направленное в адрес Платона с его «Государством», однако Никколо почти наверняка имел в виду своих куда более современных коллег. Эта реплика имеет целый ряд аспектов, в том числе
– речь идет едва ли не о ключевом моменте в научном познании, причем во всех дисциплинах;
– флорентиец здесь очень четко проводит грань между своими предшественниками и собственным трудом. Фактически он отметает идеи своих предшественников как проистекающие из неверных посылок и провозглашает себя родоначальником нового направления в науке и политике;
– Макиавелли в данном случае использовал беспроигрышный ход в заочной полемике с конкурентами, полемически обвинив их в незнании предмета, о котором они пишут;
– поскольку эти «сомнительные» авторы пишут о государствах на деле «невиданных и неслыханных», то читатель автоматически приходит к уверенности, что уж в книге Макиавелли этого нет, что тот четко знает свой предмет и конкретно рассказывает о конкретных государственных делах.
Во-вторых, противопоставление идет конкретно с теми, кто поддерживает распространенное мнение о том, что, говоря современным языком, политика должна делаться чистыми руками, отвечать требованиям морали и быть безукоризненной в этическом отношении. Марк Юсим считает высказывание относительно правды «не воображаемой, а действительной» едва ли не ключевым в творчестве Макиавелли. Комментируя Карла Маркса, заявившего, что, «начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы и т. д. в новейшее время, не говоря уже о более ранних авторах, сила изображается как основа права; благодаря этому теоретическое рассмотрение политики освободилось от морали и был выставлен постулат самостоятельного подхода к политике»[462], он высказывает мнение, что освобождение теоретического анализа политики от морали не значит, что оно «вообще исключило мораль, а тем более оценочные суждения людей из поля зрения науки».[463] Еще одна точка зрения: цель Макиавелли в его рассуждениях – «подлинная правда». Из рассуждений итальянского мыслителя видно, что «он не столько разделил политику и мораль, сколько взглянул со стороны на ценностные ориентиры, которыми проникнута вся политическая жизнь»[464].
Мнений множество, часть из них можно как-то соединить если не в единое целое, то в единую общность, а вот часть высказываний откровенно противоречат друг другу. Читатель этой книги, вероятно, уже привык к данной ситуации. Противоречив был не только Никколо, к единой точке зрения не могли прийти и его комментаторы.
В частности, выглядит вроде бы неоспоримой мысль, что Макиавелли был не моралистом или философом, а политическим мыслителем[465]. Скептик мог бы сказать – как бы ни так, он не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Оптимист сказал бы, что автор «Государя» совмещал в своем подходе все три названных свойства. Супероптимист (автор данных комментариев) добавил бы к этому перечню еще и качества политического аналитика и политконсультанта. Интересно, что все были бы одновременно правы и неправы. Представляю, как бы хохотал над этими мнениями легкомысленный Никколо…
Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности.
В переводе Юсима: «Многие воображали себе республики и княжества на деле невиданные и неслыханные, ведь между тем, как люди живут, и тем, как они должны были бы жить, огромная разница, и кто оставляет то, что делается, ради того, что должно делаться, скорее готовит себе гибель, чем спасение, потому что человек, желающий творить одно только добро, неминуемо погибнет среди стольких чуждых добру. Поэтому государю, желающему сохранить свою власть, нужно научиться быть не добрым и пользоваться этим умением в случае необходимости».
