— Бастет! — пришло на ум имя, которое я немедленно и озвучила. — Матерь божья! Это же Бастет! Богиня любви и плодородия! — Я даже рот прикрыла ладошкой, пребывая в шоке от того, что знаю, кто тут изображен. Неясно только, откуда я это знаю.
А перед моим мысленным взором замелькали картинки воспоминаний. Мы с папой и мамой идем под раскаленным солнцем среди каменного старинного города. Не такого, как этот, и все же в чем–то неуловимо похожего. Высокие колонны с высеченными на них лицами и покрытые какими–то значками. Небольшая статуэтка Бастет из белого рыхлого камня, такая же, как здесь — женщина с хвостом и кошачьей головой. И она же, я это знала, но в облике черной поджарой кошки из черного же камня. А вокруг ни травинки, только раскаленный воздух, палящее солнце и песок. Еще воспоминание — посреди песков огромные пирамиды. И такая же огромная фигура лежащего кота или льва, но у него человеческое лицо. То есть тоже наполовину кот, наполовину человек.
Это то, что я когда–то видела своими глазами, где бы то место ни находилось, но я там бывала лично. Путали воспоминания буйные джунгли и отличающаяся от того, что промелькнуло в моих воспоминаниях, архитектура. Тоже знакомая мне, но… Эти башни, издалека похожие то ли на полураспустившийся цветок, то ли на раскрывшуюся шишку. Эти платформы, колонны…
Там, откуда я родом, архитектура зданий принадлежала одному из народов и располагалась тоже где–то в джунглях. А вот женщина–кошка с барельефов была богиней совсем другого народа, и жила в другом климате и в другом государстве. Не знаю, почему так. На этой планете они существовали как одно целое.
Долго я кружила вокруг храма, делая снимки и порой краснела, как маков цвет. Барельефы и резьба на стенах здания в большинстве своем носили весьма… гм… фривольный характер. Это если мягко выразиться. А если говорить прямо, то это были прямые пособия по плотской любви, причем весьма и весьма подробные. Такое не только снимать на голографер было стыдно, но даже рассматривать. Я чувствовала, что у меня от смущения горят щеки и уши, но пройти мимо не могла. Это же историческое архитектурное сооружение, посвященное каким–то богам. Не мне осуждать чужую религию, тем более народа, давно канувшего в небытие. Да к тому же умевшему летать меж звезд, и когда–то в далеком–далеком прошлом посетившего мою родную планету.
Кем они были? Исследователями, такими же, как Акир и народ из экспедиции? Космические пираты, случайно залетевшие в новый мир и прожившие там какое–то время? Беженцы, спасавшиеся отчего–то и умудрившиеся попасть в мир людей? Такие иные, намного более развитые, раз они умели строить межзвездные корабли. Не знаю, да и никто теперь не узнает. Но свой след на моей родной планете они оставили.
Возможно, это были предки ниоки, бежавшие от чего–то страшного, заставившего их покинуть родной дом и скитаться по галактикам, чтобы найти новое пристанище. Допускаю, что несколько кораблей пристали на мою родную планету в разных точках, где и прожили какое–то время. Тогда можно было бы объяснить, что они, не будучи архитекторами и художниками, как смогли описали аборигенам культуру своей родины. А люди воплотили это в камне. Но с учетом собственных традиций, а потом все это менялось, дополнялось, что–то забывалось…
Может и такое быть, что бежали с этой планеты не только ниоки. Никто ведь не знает единственная ли тут жила раса, или же рядом существовало несколько рас, в чем–то похожих, в чем–то отличных. И каждая из них оставила свой след на моей родной планете.
Солнце палило нещадно. Я уже давно устала и проголодалась, но пока позволяла жара, находилась на улице, рассматривая храм снаружи. Яшка бессовестным образом дрых на моем плече, распластавшись и пригревшись, а я все никак не могла угомониться. Я к нему изредка обращалась, на что он сначала вяло дрыгал хвостом или лапой или сопел, но потом жара его окончательно сморила и я осталась без собеседника.
Решив, что пора отдохнуть и остыть, я решила пройти внутрь храма, что и сделала. Пустой каменный зал сначала ошеломил холодом и сумраком. После той сумасшедшей жары, что царила снаружи, и ослепляющего солнечного света, среди каменных стен с маленькими окошками под самым сводом было холодно и сумрачно. Мне понадобилось некоторое время, чтобы перестоялось зрение, и перестал бить озноб. А потом я прошла дальше, осматриваясь и делая снимки украшения стен.
Я думала, что снаружи барельефы такие, что на них стыдно смотреть? Я ошибалась. По–настоящему стыдно было внутри. Кошачий народ явно уделял большое внимание физиологической стороне жизни. И ругательство «блудливый кошак» сейчас было как никогда актуально, когда я смотрела на то… в общем на то, на что смотрела. Хорошо, что я сюда забрела в одиночестве. В компании парней с шаттла или Акира я бы наверняка сразу же шлепнулась в обморок от смущения или бежала бы отсюда во все ноги. А потом стеснялась бы смотреть им в глаза.
Да! Пусть мужчины потом этот рассадник разврата рассматривают без меня. А я сейчас потихоньку все сниму на голографер для изучения и никому–никому не покажу! Если только Тарри и ее приятельницам. Но так, чтобы никто из мужчин рядом не присутствовал. И пусть я не ханжа, но стыдно же!
На противоположной от входа стене я увидела дивной красоты барельеф. Если бы это была фреска, было бы еще красивее, но учитывая местный климат, было ясно, что краски проиграли бы битву со временем и выцвели. А вот камень уцелел в первозданном виде.
На барельефе была изображена сцена прощания. Ну как я поняла. Стройная женщина–кошка стояла с протянутыми вперед руками, словно молила вернуться к ней кого–то, кто уходил навсегда. Ее голову украшал головной убор в виде круглого диска с маленькой змеей надо лбом. Я перевела взгляд выше и увидела улетающий вверх звездолет. То, что это именно звездолет, а не сложенные вместе две суповые тарелки, можно было догадаться только потому, что летела данная конструкция к небу, на котором рассыпались горошины звезд и две более крупные, символизирующие собой солнце и спутники этой планеты. Все это, разумеется, по моей трактовке.
Сбоку наперерез звездолету летела комета. На мой взгляд, он успевал проскочить и не столкнуться с нею, а комета должна была либо врезаться в планету, на которой осталась женщина–кошка, либо пройти в опасной близости от нее.
Рассмотрев верхнюю часть барельефа, я вернула взгляд к женщине–кошке. По фигуре становилось понятно, что она молода, а выражение скорби на кошачьей мордочке ясно говорило, что провожала она любимого. За спиной женщины стелились ряды могил… Когда до меня дошло, что это, я буквально опешила. Но, совершенно определенно, те холмики, которые ряд за рядом уходили в правую часть барельефа, не могли быть ничем иным, кроме как могилами.
