Она проснулась на рассвете, от топота Ала по лестнице – он встал пораньше, чтобы сменить масло. Потоки дождевой воды струились по желобам и трубам, собирались в лужи, речками стекали вниз по холму. Каролина спустилась в кухню, приготовила кофе. В непривычном безмолвии дома она так погрузилась в свои мысли, что не слышала шагов дочери, пока та не встала на пороге за ее спиной.
– Дождь! – объявила Феба, и не подумав запахнуть халатик. – Из ведра!
– Как из ведра, – кивнула Каролина. Они провели много часов, разучивая это выражение: Каролина рисовала иллюстрации с хмурыми тучами в виде ведер, откуда лился дождь. Феба обожала эти картинки. – А сегодня, я бы даже сказала, – как из цистерны.
– Из бака, – подхватила Феба. – Из ушата.
– Хочешь тост?
– Нет, кошку, – ответила Феба.
– Что ты хочешь? – переспросила Каролина. – Говори полностью.
– Я хочу кошку. Пожалуйста, мама.
– Мы не можем завести кошку.
– Тетя Доро уехала, – возразила Феба. – Можно завести кошку.
У Каролины заныло в висках. Что с ней будет, с этой девочкой?
– Вот тебе тост, солнышко. Про кошку поговорим позже, хорошо?
– Я хочу кошку!
– Позже.
– Кошку! – не унималась Феба.
– Черт возьми! – Каролина треснула рукой по столу, напугав и себя, и Фебу. – Слышать больше не хочу ни о какой кошке. Поняла?
– Сидеть на крыльце, – надулась Феба. – Смотреть дождь.
– Что ты хочешь? Говори полностью.
– Я хочу сидеть на крыльце и смотреть на дождь.
– Замерзнешь.
– Я хочу…
– Ладно, ладно. – Каролина махнула рукой. – Ладно. Иди на улицу, сиди на крыльце. Смотри на дождь. Делай что хочешь.
Дверь открылась, захлопнулась. Каролина выглянула в окошко. Дочь сидела в кресле под зонтиком и с тостом на коленях. Каролину взяло такое зло на себя – за то, что вспылила. Дело-то не в Фебе… дело в ее отце. Что написать доктору Генри? Ответа Каролина не знала, и ей было страшно.
Она достала фотоальбомы и разрозненные снимки, которые давно хотела разобрать, и села на диван, откуда могла следить за Фебой, точнее, за раскачивающимся зонтиком. Потом разложила на кофейном столике последние фотографии, взяла лист бумаги и начала письмо Дэвиду.
Вчера Феба прошла конфирмацию. Она была очаровательна в белом кружевном платье с розовыми лентами. В церкви она пела соло. Мы пригласили гостей и устроили праздник в саду; посылаю Вам фотографию. Трудно поверить, что она уже такая большая. Меня начинает беспокоить ее будущее. Видимо, именно об этом и Вы думали в ту ночь, когда отдали ее мне. Я столько пережила за прошедшие годы, иногда я боюсь того, что может случиться…
Она замерла с ручкой на весу. Что, собственно, заставило ее отвечать? Конечно, не деньги. Каждый присланный цент попадал в банк, и за годы на счете, открытом на имя Фебы, накопилось почти пятнадцать тысяч долларов. Вероятно, она писала по старой привычке или же в душе хотела, чтобы он понял, чего лишился. «Вот! – словно бы говорила она, хватая Дэвида Генри за воротник. – Вот твоя дочь, Феба, девочка с солнечной улыбкой! Ей уже тринадцать лет, а она жива и радуется всему вокруг!»
Каролина отложила ручку, вспоминая Фебу в белом платье, поющую в хоре, Фебу с котенком на руках. Можно ли рассказать ему обо всем этом, а потом не разрешить встретиться с дочерью? А если он, после стольких лет, явится к ним – что тогда? Любовь к нему Каролины давно прошла, но… мало ли? Вдруг она все еще зла на него за скорую женитьбу, за то, что не сумел разглядеть ее, Каролину? Собственная ожесточенность встревожила ее. Может, он изменился? А если нет? Обидит Фебу, как когда-то, сам того не понимая, жестоко обидел ее саму.
Каролина в сердцах отпихнула письмо, за полнила несколько счетов и вышла на крыльцо опустить их в почтовый ящик. Феба сидела на ступеньках, высоко держа зонтик, прячась от дождя. Каролина посмотрела на нее минутку и тихонько прикрыла дверь. Прошла в кухню, налила себе еще кофе и долго стояла у задней двери, глядя на листья, с которых текла вода, на мокрый газон и ручеек вдоль дорожки. Под кустом валялся бумажный стаканчик, у гаража – салфетка, превратившаяся в месиво. Совсем скоро Ал в очередной раз уедет. Неожиданно – и лишь на миг – Каролина подумала, что отъезд мужа тоже можно воспринимать как свободу.
Дождь усилился, яростно забарабанил по крыше. Что-то дрогнуло в сердце Каролины, мощный инстинкт заставил ее развернуться. Она проскочила гостиную и вылетела на крыльцо, уже зная, что никого там не увидит. Тарелка аккуратно стояла на бетонном полу, кресло замерло неподвижно.
Феба исчезла. Ушла.
Ушла – куда?! Сквозь густую пелену дождя Каролина из конца в конец осмотрела улицу. Вдалеке грохотал поезд; с левой стороны дорога взбиралась на холм, к железнодорожным путям, а справа заканчивалась выездом на магистраль. Спокойно, спокойно, думай. Думай! Куда она могла пойти?
Чуть дальше на улице дети Свонов шлепали босиком по лужам. Каролина вспомнила слова Фебы: «Хочу кошку», вспомнила маленький пушистый комочек на руках Эйвери и то, как Феба была зачарована этим крошечным созданием и его тоненьким мяуканьем. Все верно: Каролина спросила маленьких Свонов о Фебе, и те фазу показали на молодую рощицу за дорогой. Котенок убежал, и Феба с Эйвери отправились его спасать.
При первой возможности Каролина перебежала шоссе, лавируя между машинами. Земля размокла, в роще следы Каролины сразу заполнялись водой. Она продралась сквозь густую поросль на полянку. Эйвери, стоя на коленках, заглядывала в трубу, по которой вода с холмов стекала в бетонную канаву. Рядом, как флаг, валялся желтый зонтик Фебы.
– Эйвери! – Каролина схватила девочку за мокрое плечо. – Где Феба?!
– Полезла за котенком. – Эйвери ткнула рукой в трубу. – Он убежал туда.
О черт! Каролина распласталась перед отверстием, откуда хлестала холодная вода. «Феба! – закричала она, и ее голос эхом полетел в темноту. – Детка, ты здесь?»
Тишина. Каролина протиснулась внутрь, обдирая онемевшие от воды пальцы. «Феба!» – крикнула она изо всех сил и прислушалась. Из глубины мрака донесся слабый звук. Каролина продвинулась еще на несколько футов, нащупывая путь руками в невидимом ледяном потоке. Наконец пальцы коснулись мокрой ткани, холодного тела – и замерзшая, дрожащая Феба оказалась у нее в объятиях. Каролина прижала девочку к себе, как в детстве, когда носила ее по напаренной фиолетовой ванной, заставляя дышать.
– Давай-ка выбираться отсюда, солнышко.
Феба даже не шелохнулась.
– Мой котенок! – произнесла она решительно, и Каролина только теперь почувствовала под рубашкой Фебы что-то извивающееся, слабо мяукающее. – Он мой!
