– Тогда про Красную шапочку.
– И волка я тоже не боюсь. И вообще, мой вопрос о сказке был риторический, то есть не требующий ответа.
– Извини, у меня дурацкая привычка отвечать, когда спрашивают.
Гаврилин почувствовал, как сзади к нему подошла Марина.
– Когда-то в детстве я прочитала сказки Андерсена. Но ни русалочка, ни Герда меня не привлекли и не поразили. До сих пор удивляюсь, но мне запало в голову двустишие: «Позолота вся сотрется – свиная кожа остается». Странные стишки.
– Ну…
– Странные, странные.
– Марина, какое полотенце можно взять? – на пороге появилась Динка. Идея задать свой вопрос ей пришла в голову как раз на полпути к ванной. Раздеться она уже успела. Гаврилин обернулся на ее голос и торопливо отвел взгляд. Ну не нужно так. Хватит на сегодня с него. Судя по Динкину взгляду, у нее планы в голове самые разные, и его обещания она не забыла.
– Возьми розовое, под полкой. И постарайся не смущать пока своего друга, – спокойно сказала Марина.
– Было бы кого, – хлопнула дверь ванной.
– Умеешь ты производить на женщин впечатление.
– Ты там что-то на счет свиной кожи…
– Вначале я этот стишок как дразнилку использовала. Подруг до слез доводила. Сколько они жаловались на меня за то, что я их свиной кожей называю.
– Мне всегда казалось, что эти стихи как раз о том, что добротная свиная кожа выдержит то, чего надменная позолота не сможет.
– А я сразу же поняла, что стишок про то, что под позолотой прячется обыкновенная свинья. Как бы ты не пытался выглядеть сверхчеловеком, ногтем колупнешь – свинья.
И мысль дурацкая, и разговор дурацкий. И себя самого Гаврилин чувствовал полным дураком. Сидеть и слушать ерунду из сказок Андерсена.
– Вот такое я сделала открытие. А потом оказалось, что та маленькая девочка, дразнившая подруг, была права. Сколько я позолоты в жизни встретила. Какой был соблазн поверить в то, что эта позолота и есть правда. И знаешь, что было самое обидное?
– Это снова риторический вопрос?
– Самое обидное было в том, что и моя собственная позолота тоже оказалась фальшивой. Только мне стоило немного коснуться жизни, как позолота ошмотьями полетела во все стороны.
Бесцветный голос. Безжизненный и бесцветный. Словно диктант читает. Сейчас еще, не дай Бог, начнет рассказывать, как мужская подлость толкнула ее на панель. Если верить знающим людям – обычный репертуар проституток. Это не они сами стали раздвигать ноги за деньги, это мужики сделали их блядями.
– Ты, судя по всему, уже знаешь, чем я занимаюсь.
– Ты бандерша, или как там это называется.
– Слушай, а что это за тон?
– А какого бы ты тона хотела? Может быть живого участия? Ах, как мне жаль девочку, над которой надругались и которую соблазнили!
– Дурак.
– Так умных до умных послали, а меня к тобе!
– Никто меня никуда не толкал. Сама. Все сама. И кстати, эта слезливая история годится для того, чтобы объяснить, как я стала проституткой. А о том, как я стала … ладно, бандершей, это совсем другая история.
Гаврилин почувствовал, как руки Марины легли на его плечи. Прикосновение этих рук еще днем, словно током било его, а теперь… Теперь только холодок. Холодные, чуть подрагивающие пальцы. Гаврилин попытался оглянуться, но Марина остановила его.
– Ты просто послушай. Мне не нужны ни сочувственные взгляды, ни пустые слова. Просто молча послушай. Я быстро. Это не очень длинная история.
– Я…
– Просто помолчи. Ты ведь уже понял, что я видела из окна все, что я не случайно выбрала тебя из толпы. Из моего окна все очень хорошо видно. Только неужели тебе не пришел в голову вопрос, а почему это я сидела возле окна. Я ведь могла провести этот день куда интересней. Или все-таки пришел? Молчи, это снова был риторический вопрос. Я ждала. Я сидела возле окна и ждала. Мне естественно никто не сообщал предварительно, что сегодня в кафе будет стрельба. Один из тех, кто сегодня погиб в кафе, отправился туда из моей квартиры. Из моей постели. Как всегда он бросил мне через плечо какую-то фразу, что-то о том, что вернется, а я как всегда смотрела ему в спину и хотела его убить.
Своими руками. И когда он распинал меня на кровати, я стонала не от страсти, как думал он. Я мечтала о его смерти. Господи, да я его имени не могла сразу вспомнить. Просто Мастер.
Ему это ужасно нравилось. Он любил говорить: «Я – Мастер». И я тоже его так называла. Он был уверен, что я буду верна ему до гроба, что я его никогда не выдам.
Я и не выдала. Я не имела права ошибиться и связаться с проигравшей стороной. Мастер ненавидел Короля. Одновременно хотел быть на него похожим и ненавидел. Король сделал Мастера таким, как он стал, но он не давал Мастеру жить так, как тот этого хотел. Не давал устанавливать свой закон, не давал расширять его территорию.
Да если бы Король приказал Мастеру уничтожить всех врагов, у Короля не было бы более верного человека, чем Мастер. Но Король хотел править своим королевством и не хотел основывать империю. А Мастер тоже хотел корону. И если ему не давали создать для себя собственную корону, то он решил отобрать ее у Короля.
Марина прошла по комнате, Гаврилин слышал ее шаги, твердые, уверенные, но даже не пытался оглянуться. У него за спиной происходило нечто столь же физиологическое, как роды или аборт. И в спокойном голосе Марины была не уверенность и сила, а лед, многолетний окаменевший лед.
– Он все мне рассказывал. И о том, как к нему обратились с предложением, и о том, как он дал согласие на встречу. Даже это затрапезное кафе он выбрал по моему совету. Оно действительно не вызовет подозрения. А я хотела обо всем сообщить Королю и увидеть, как перед моими окнами закончит свой путь Мастер. Я уже даже сняла телефонную трубку. Но не позвонила. Не смогла.
За спиной Гаврилина скрипнула дверца, звякнуло что-то стеклянное. Гаврилин услышал, как что-то льется, потом пауза и снова лед.
– Как я стала проституткой – это не важно. Просто решила, что если уж на роду мне написано, что меня будут трахать все подряд, так пусть хоть делают это за деньги. Так что эту работу я выбрала сознательно, и учительница стала приторговывать своим телом.
А потом оказалось, что единожды влезть в грязь мало. Тебя постараются втаптывать туда ежедневно и ежечасно. Была тут раньше такая дама. Она должна была поддерживать среди блядей порядок. Так вот она считала, что этих самых блядей нужно топтать. И у нее это получалось особенно здорово. А тех, кто не хотел этого терпеть – наказывать. Ты знаешь, как выглядит шрам от бритвы на лице? А от кислоты? – снова звяканье бутылки о стакан.
Гаврилину захотелось закрыть уши. Он не понимал, почему этот голос и этот рассказ так задевают его. Он просто чувствовал, как лед медленно вползает в его душу. Гаврилин сцепил пальцы рук и закрыл глаза.
– Позолота с меня сползала клочьями, а из-под нее все больше виднелась свиная кожа. Только и этой свиной коже тоже было больно. Но я терпела. А потом однажды, отымев меня в очередной раз, Мастер вдруг спросил, а не хочу ли я занять место той стервы. Он может мне помочь. Я понимала, какой именно может быть его помощь, и я бы наверное испугалась, если бы накануне не просидела всю ночь над одной из наших в больнице. Кислота.
И я сказала… Я согласилась. Через неделю, на кладбище, глядя на могилу той, которую убили по моей вине, я пообещала себе, что никто не посмеет обидеть девку только за то, что она блядь. Никто.
И я смогла. Ко мне даже стали относиться с уважением. Все, кроме одного человека. Для него я оставалась шлюхой. Он подтирал мной свое мужское достоинство и был уверен, что мне это должно нравиться. Он даже был уверен, что я мечтаю выйти за него замуж. И даже обещал сделать меня королевой. А я мечтала его убить.
Но я не выдала его. Если бы он узнал об этом, то больше ни кто не мог бы защищать моих девчонок, а самое главное – не было бы меня.
И вдруг я увидела эту девушку, увидела того человека с автоматом, увидела, как ты вначале бежал, а потом вернулся к кафе, и решила все узнать, узнать кто же все-таки осуществил за меня мою мечту.
Для этого нужно было только привлечь внимание мужчины. А это моя профессия.
Вот так, мой милый.
Вот так, мой милый шпион Гаврилин. Все очень просто. Все предельно просто. Мы живем, строим планы, убиваем или наблюдаем за убийством, а рядом живут люди. А люди эти мечтают. А люди эти смотрят на нас и хотят нас использовать. Мы совершаем что-то, а по поверхности вселенной идет рябь от наших движений.
Она просто хотела знать – кто. И ее, похоже, вовсе не интересовало – зачем. А он знал кто, но даже не мог представить себе, зачем и кому было это нужно.
