Нурлиса, глядя, как неловко переступает по ступенькам несчастная, зло поджимала губы. По этой неровной, полной скрытого страдания походке все было ясно и без слов.
Через двор шли медленно. Лесана вся как-то сжалась, словно став ниже ростом, ссутулилась и смотрела под ноги.
— Вот ты где, значит, — раздался голос откуда-то справа.
Девушка вздрогнула и вскинулась.
Около конюшен стоял Дарен, скрестив на груди руки.
— Все выученики собрались, одной тебя нет. И сколько мы должны по Цитадели, как псы бегать, во все углы заглядывая?
— Наставник… — залопотала Лесана, понимая, что ныне не сможет не то что бегать, но и даже сидеть без боли.
— Ах ты, мордоворот! Бегают они! А то, что я, бабка старая, уже который день, как собака охотничья рыщу, помощника прошу — так вам то без интересу? Вам бы бегать, да? — Нурлиса наступала на Дарена, поправляя на голове платок. — Так и знай, девку тебе в эту седмицу не отдам! Не мысли даже! Нэд ее отослал мертвецкие драить? Ну, так мертвецам все одно — в грязи ли, в чистоте ли лежать. А я — человек живой, мне помощь потребна! Котлы, вон, сколько уже не чищены стоят? Дров наносить? Прибрать помочь? Бегают они…
Дарен даже попятился от этакого натиска.
— Да угомонись ты, вот же заноза! — выругался он, наконец. — Я покамест крефф ее, прежде чем девку припрягать, хоть бы слово мне молвила!
— Ах, слово тебе! Ишь, величина великая! Крефф он. Я свое слово Нэду молвила. Он сказал, бери кого хошь, только отстань. Я и взяла, кто первая под руку попалась. Иль мне всю Цитадель оббежать надо было, и у всех позволения спросить? А?
Дарен сплюнул и махнул рукой:
— Ну, старая… Есть же ехидны! Седмицу пусть работает, раз Глава дозволил. А потом, чтобы передо мной, как лист перед травой стояла. Поняла?
— Тьфу на тебя, — ответила бабка и поковыляла прочь, толкая Лесану в спину. — Иди, иди, ишь, еле ноги переставляет.
…В душном царстве Нурлисы девушка тихо осела на скамью и уткнулась носом в старую тканку.
— Пореви, пореви, доченька, — головы коснулась сухая старческая ладонь. — Пореви, милая, легче станет.
Но слез не было. Выученица лежала, скорчившись, отвернувшись лицом к стене и чувствуя только болезненную пульсацию внизу живота. Она не понимала, сколько так лежит. Долго-долго старуха гладила ее по волосам. Потом куда-то ушла. Время от времени ее шаркающая походка доносилась эхом. Скрежетала заслонка печи, стучала кочерга, трещали поленья, кто-то приходил и уходил. Девушка плавала в забытьи между сном и явью, то, выныривая, то, вновь погружаясь с головой.
Иногда старуха подходила к скамье, тяжко вздыхала, но ничего не говоря — уходила. Потом подносила девушке воды в деревянном ковше или сухарик, но та лишь качала головой и снова отворачивалась. Говорить, думать, есть, пить — не хотелось.
— Вот ты, дуреха, — подсаживалась к ней Нурлиса. — Поплачь, горе-то со слезами выходит. Сердце молодое — живучее. Страдает остро, но и утешается быстро. Вот будет парень рядом хороший и схлынет все…
Лесана вскинулась на своем ложе:
— Не надо мне никаких парней. Меня от одного запаха их блевать тянет… — зло выплюнула она и снова отвернулась.
— Эх, глупая. Донатос тебе тело и душу истерзал. Да только тело само излечится. А вот душу лишь любовью да лаской исцелить можно. А любовь и ласку от кого получишь? Не от меня же — клячи старой. В объятиях только утешиться можно.
— Не нужно мне никаких объятий. Я в них зверем взвою.
Бабка качала головой, но молчала. Молчала и девушка. А потом Нурлиса снова начинала свои уговоры:
— Дитятко, давай к Нэду сходим. Колдун наказания не минует. Не молчала бы ты.
— Нет, — и она содрогалась всем телом.
— Ну нет, так нет… — вздыхала старая и уходила.
Но потом снова возвращалась и донимала гостью болтовнёй и какими-нибудь ничего не значащими вопросами. Та сперва отвечала коротко, глухо, но мало-помалу начинала говорить больше. Под эти разговоры Нурлиса заставляла ее то попить воды, то съесть пару ложек каши и снова укладывала, укрывая тканкой.
На следующий день девушка поднялась и принялась убираться в коморке.
— Встала никак? — удивилась старуха, вернувшаяся с ведром студеной воды.
— Встала…
— Иди, иди сюда, умойся вот.
Выученица стояла возле печи и вдруг с горечью сказала:
— Зря ты со мной носишься. Бесполезная я. Никчемная.
Бабка подбоченилась и едко поинтересовалась:
— Сама выдумала, аль подсказал кто?
— Сама. Что я за вой, если от колдуна отбиться не смогла?! — вдруг выкрикнула девушка.
Карга хмыкнула:
— Вой… Какой ты вой? Ты послушница. Вас о прошлом годе только прыгать да падать учили, ну колдовству там немного да лекарству. Палками помахать, тетиву подергать. Вой… Вас по осени лишь друг с дружкой сводить начали. А уж Даром ты и вовсе владеть не умеешь еще. Вой… — и она опустилась на лавку, вытирая вспотевший лоб уголком платка.
Лесана сжала кулаки и яростно заговорила:
— Я от упыря отбилась! А когда Донатос… ночью… ничего не смогла! Будто подрубили меня под корень. Я от ужаса сомлела. Он бил меня, а я только корчилась!!!
И тут из глаз девушки потоком хлынули слезы. Они заливали щеки, капали с подбородка, а та продолжала кричать срывающимся голосом:
— Он меня по всей комнате швырял, я даже пнуть в ответ не сумела! У меня сердце от страха чуть не лопнуло! Какой я маг? Какой боевик? Я — дура жалкая!!!
Бабка подошла, схватила выученицу за плечи и прижала к себе. От старухи пахло старостью и прелью, а еще дымом и камнем, средь которых она жила.
— Плачь, плачь, хорошая моя, плачь…
Лесана тряслась, упав на колени, рыдая в ветхий кожух бабки, захлебываясь и давясь.
Сколько выплескивались из нее страх, гнев и обида, девушка не знала. Наверное, долго, потому что бабка кое-как отвела ее обратно на скамью, уложила и послушница стонала, уронив ей на колени заплаканное лицо. Наконец, слезы иссякли.
— А теперь меня послушай, я хоть дура старая, но из ума пока не выжила, иной раз и просветления бывают, — сказала Нурлиса. — Так вот, девонька, мало кто против колдуна этого выстоять может. Вот наставника твоего хоть взять. Знаешь, что Клесх и Донатос — враги лютые? Нет? То-то. Было дело, сцепились они, и некромант твоего креффа побил. Молод тот еще был да глуп. Только с той поры лет немало прошло, Клесх заматерел, и случись у них ристалище, как бы не поубивали друг друга.
— А за что бились? — Лесана даже на время забыла про свое горе, потому как и представить не могла, с чего два самых невозмутимых мужика Цитадели могли друг на друга ринуться.
