очень скверно.
4
Около двух часов я пролежал в каюте, забытый всеми. Настроение было хуже некуда, мне словно весь мир нагадил в душу, хотя я и понимал, что сам виноват. Буквально на секунду в каюту ворвался Сюткин бросил на соседнюю кровать пакет с мокрыми плавками, буркнул что-то нечленораздельное и умчался по каким-то там своим делам. Я попробовал его остановить, спросить что-то, не знаю, зачем, но хотел, чтоб он остался, но он замотал головой, что-то замычал, будто от невыносимой зубной боли и, хлопнув дверью, все-таки умчался.
Ну и хрен с тобой, зло подумал я. Если даже он волком на меня смотрит, то представляю, что думает обо мне Рябинина.
А может, это я мнительный такой? Может быть, у него действительно дела неотложные, у Сюткина? Может быть, они забыли уже давно о шутке моей неудачной, а я лежу тут и мучаюсь. А может быть, они знают, что я лежу тут и мучаюсь и поэтому не хотят оставаться со мной, находиться со мной, общаться со мной — мучайся, мол, Лапшин, тебе полезно?
Да, расшатались нервы… А у кого, интересно, не расшатаются при такой жизни? Подумаешь, пошутил. Что они — и впрямь не могут прятать в своей каюте презервативы?
Погоди-ка…
Меня чуть не подбросило с кровати. Но нет, сдержался. Перевернулся только на правый бок, свернулся калачиком и стал тщательно продумывать мысль, которая неожиданно пришла в мою многострадальную голову.
Это интересно. Это очень интересно. Ну конечно. Все сходится. Все сходится, мама родная! Я гений, я умница, я Шерлок Холмс и мисс Марпл в одном лице! Фанфары, гремите всю ночь!
Да, все вроде бы сходилось. И только одного я не понимал. Вернее, я не понимал двух вещей. А если быть совсем точным, то трех.
Кто убил Рохлина? Как убил? И — почему?
Хотя нет, почему его убили, я, кажется, знаю. Да и кто убил, могу сказать на девяносто девять процентов.
Значит, я все-таки не знаю только одной вещи. Только одной-единственной.
КАК убили Рохлина?
Мне нужно было срочно повидать Леву Яйцина.
5
Вместе с командиром лодки Зотовым Туровский и Яйцин что-то там, на «капитанском мостике», решали. Не уверен, что именно так называется это место на подводной лодке, но раз уж назвал так, пусть будет капитанским мостиком.
Так или иначе, поговорить с Левой не представлялось возможности. Бог его знает, сколько они там будут секретничать. У меня просто скулы сводило от нетерпения. Я знал, что нахожусь на пороге открытия, что вот-вот разгадаю эту загадку, что для того, чтобы пасьянс сложился окончательно, нужно совсем немного.
Но для того, чтобы все сошлось тютелька в тютельку, мне, как я думал, нужна была последняя деталь, самая что ни на есть главная, наиглавнейшая. Но вся штука в том, что я даже не представлял себе, как она, собственно, может выглядеть и что из себя может вообще представлять.
Я понятия не имел, что искал. Но как я знал из детективных романов, которые, кстати, терпеть не могу, там, в этих криминальных произведениях сыщику всегда не хватает одной маленькой зацепочки, одной малюсенькой детали, которую он все равно путем всевозможных перипетий находит, и когда она, эта заковырина назло всему, а иногда и назло здравому смыслу, все-таки находится, тогда оно, Добро, и торжествует. Тогда звенья цепи выстраиваются в одну стройную логическую цепочку, сыщик делает загадочный вид, и все персонажи смотрят ему в рот, когда он небрежно, с ленцой, уверенный такой в себе красавчик, в общем, изобличает преступника и выворачивает события, чтобы показать всем их изнанку, а вместе с ней — и ту правду, в поисках которой носились персонажи романа и читатели вместе с ними.
Фу-у-у! Чего только не придет в голову, когда ты чего-то ожидаешь. Или кого-то, как в данном случае. Где ты, Лева?
Я любимую женщину никогда не ждал с таким нетерпением, как этого Леву. Хотя, повторяю, я и сам не знал, чего, собственно, хочу от него узнать и чем таким особенным он может мне помочь. Но я был, был уверен, что любая мелочь, которой он не придал значения, может для моих рассуждений оказаться ключевой.
Но его не было.
Навстречу мне шел Илья Блудов, весь какой-то потерянный и растерянный. Он встретился со мной взглядом, молча кивнул и посторонился, чтобы дать мне дорогу. Смотрел он как-то очень отрешенно.
— Привет, — сказал я ему.
— Привет, — кивнул снова он.
И хотел было уже идти своей дорогой, но я остановил его:
— Илья!
Он обернулся, посмотрел на меня исподлобья и сказал:
— Да?
Пришибленный какой-то, подумал я. Странно, Костя рассказывал о нем совсем другие вещи. Хотя его можно понять. На его месте любой бы расклеился. Лева Яйцин не подарок во всех случаях.
— Можно поговорить с вами? — спросил я Илью как можно мягче.
Он несколько недоверчиво посмотрел в мои глаза, прочитал в них что-то себе родственное и, улыбнувшись, вдруг стал удивительно похож на Сюткина.
— Конечно, — сказал он. — Пойдемте ко мне.
И мы направились с ним в медсанчасть.
— Хотите коньяку? — это было первое, о чем он спросил меня, когда мы пришли к нему и сели.
Я отказался:
— Спасибо. В ближайшие часы мне понадобится свежая голова. Да и не пью я коньяк. Только водку.
— Могу спирт, — предложил он.
— Расслабьтесь, Илья, — попросил я его. — Я правда не хочу.
— А я, с вашего разрешения, выпью, — сказал он, наливая себе в мензурку из-под лекарств весьма дорогой коньяк.
— Ради Бога, — разрешил я.
Он одним махом выпил коньяк, так выпил, как я пью обычно водку. Я подумал, что он или не пьет вообще, или волнуется. Если верить Сюткину, первое исключалось. Значит, второе. Да и Туровский что-то такое рассказывал.
Когда он задышал посвободнее и перестал таращить на меня глаза, я спросил:
— Илья, что вы можете мне рассказать о Рохлине?
Он прищурился:
— Журналистское расследование?
— Можете назвать это частным, — ответил я. — Хотя не исключаю, что это может попасть на страницы газеты, в которой я работаю.
Он стал еще себе наливать. Надеюсь, что рассказы Сюткина правдивы хотя бы наполовину, и он в состоянии выпить половину бочки. Иначе он скоро лыка вязать не будет с такими скоростями.
— Что я могу сказать о нем? — задумчиво переспрашивал меня тем временем Блудов. — Обычный мужик. Нормальный парень. Надежный.
Опять — надежный. Сговорились они, что ли?
— Он, кажется, любил Ольгу, да? — спросил я. — Ну, вашу эту
