Рохлина, — произнес вдруг он.
Я вздрогнул. Я тоже думал о покойном не переставая. И то, что, говоря о посторонних вещах, мы с ним думали об одном и том же, произвело на меня впечатление.
— С чего бы ему кончать жизнь самоубийством? — спросил я.
Он пожал плечами.
— Не знаю уж, в чем он там виноват, как пишет, — сказал Туровский, — но мне он нравился. Надежный какой-то он был. Чувствовалась в нем какая-то сермяга. Хоть и стюард. Профессия вроде несерьезная — да? — а человек, — он кивнул и повторил, — надежный.
— Такие так просто жизнь самоубийством не кончают, — сказал я чуть настойчивее, чем того требовали приличия.
Туровский вздохнул.
— Да уж, — сказал он.
— Может быть, несчастная любовь? — подсказал я.
Он в недоумении уставился на меня.
— Да нет! — наконец отмахнулся он. — Конечно, было у него что-то с Ольгой, но чтобы такие страсти… Нет.
— С кем? — переспросил я.
— С Ольгой, — повторил он. — Крупье наша. Или надо говорить — наш?
— Если крупье, — улыбнулся я, — то тогда логично говорить — наш крупье. Так что у него с ней было? С Ольгой?
— Хорошо он к ней относился, — твердо проговорил Туровский. Оберегал.
— А она?
Он снова пожал плечами.
— А что — она? — переспросил он. — По ее лицу сам черт не разберет, кого она любит. И что вообще она любит. Равнодушная стерва. Может, и из-за нее, кто их там разберет?
— Понятно, — сказал я.
Я понял, что был не прав. Я понял, что должен немедленно снова сделать предложение Рябининой, иначе она забудет о моем существовании вообще. И понял, что мне нужно делать ей предложение каждый день, пять, десять раз в день, пока она не забудет обо всех обидах, нанесенных ей мною и, торжествуя, не даст свое согласие на брак.
Что ни говори, но в торжествующих женщинах есть нечто завораживающее. И уверенность в себе у них, — разве, по большому счету, это — не прекрасно?
3
Рябинину я нашел в бассейне. Она плавала и наслаждалась этим занятием. Рядом тусовался, естественно, Сюткин, и впервые в жизни я почувствовал что-то вроде уколов ревности.
— Привет! — помахала она мне из воды. — Можешь меня поздравить!
— Сюткин сделал тебе предложение? — глупо ухмыльнувшись, спросил я ее, — поздравляю!
Костя загоготал и ушел под воду.
— Я что, угадал? — чувствуя, что бледнею, спросил я Рябинину.
— Почти! — весело ответила она мне. — Мне предоставили отдельную жилплощадь!
— В каком смысле? — облегченно вздохнув, проговорил я. — Ты подавала на расширение?
Она подплыла к бортику и оказалась рядом со мной.
— Можно и так сказать, — ответила она. — Каюта Рохлина освободилась, и я попросила ее для себя. Мне дали.
— Еще бы. Кто, кроме тебя, мог ее попросить? Там же был труп, ты что, забыла?! — я сел перед ней на корточки.
Она тряхнула мокрыми волосами, и брызги полетели на меня...
— Я не верю в привидения, — сказала она будничным тоном. — Зато, наконец, обойдусь без вашего общества по ночам. Вы оба так храпите!
— Я не храплю! — запротестовал я. — Ты же прекрасно знаешь, что я не храплю. Сама говорила!
— Я хотела сделать для тебя приятное, — невинно смотрела она на меня. — Тогда… А теперь не хочу. И говорю тебе правду — ты храпишь.
— Вот так, да? — усмехнулся я.
— Ага, — сказала она.
— Но другие женщины мне тоже говорили, что я не храплю, — я намеренно, признаюсь, задевал ее гордость, но мне не хотелось оставаться смешным,
— Они тоже тебе льстили, — не моргнув глазом, сказала мне Рябинина. — А потом просто не хотели связываться. А мне — по барабану. Думай, что хочешь.
Вода около нас вспучилась, запузырилась, пошла волнами, от неожиданности Рябинина завизжала, и на поверхность вынырнула голова Кости Сюткина.
— Поцелуйтесь, — потребовала голова.
Рябинина, взяла его за волосы и окунула обратно в воду. Через полминуты, когда сопротивление Кости стало затихать, и я уже начал волноваться за его жизнь, она вытащила голову. Костя жадно хватал воздух.
— Ты что?! — задыхаясь, вопил он. — Я же не успел набрать воздуху!
— Так было бы неинтересно! — заявила Рябинина. — Проси прощения!
— За что?!
— За все! — твердо говорила ему Юлия. — За наглость, за бестактность, за хамство, за то, что водку пьешь и вообще за то, что ты — мужчина.
Я понял, что она сейчас не Костю топит — меня.
— Прости! — проникновенно попросил Костя, и, сжалившись, она его отпустила.
— Живи, несчастный…
Мне вдруг стало ужасно плохо. Я почувствовал ее — всю, до кончиков ногтей, всю без остатка, я, наверное, стал ею самой, то есть Григорий Лапшин на ничтожную долю мгновения вдруг стал Юлией Рябининой, но и этого кратчайшего мига мне хватило, чтобы понять как мне, Юле Рябининой, то есть я хотел сказать, как ей, Григорию Лапш… тьфу, черт, как ей, Юлии Рябининой, плохо живется на этом свете. И еще я понял кое-что, но что именно вам, господа, не скажу. Не обижайтесь, это слишком личное, такое не рассказывается.
Я решил сменить тему.
— Там хоть убрали? — спросил я.
— Где? — не поняла она.
Видимо, как и я, думала о другом.
— В каюте Рохлина?
Она пожала плечами.
— Зачем там будет кто-то убирать? Что у меня — у самой рук нет? Это вы привыкли к горничным.
— Так никто не делает, — возразил я.
— Почему? — удивилась она. — Что за чисто мужская точка зрения? — она убрала волосы на затылок и стала ужасно, пронзительно красивой. — Вообще-то, горничная там пыталась навести порядок, но я сказала ей, что это лишнее. Она, кстати, сказала, что многие женщины сами убираются в своих каютах: Вероника, Ольга, Стелла твоя любимая…
— Почему обязательно моя? — растерялся я. — Да еще — любимая?! Перегрелась на льдине?
— Вероника убирает в своей каюте? — задумчиво проговорил молчавший до сих пор Сюткин. — Уважаю. Не всякая актриса на такое способна.
— Она не просто актриса, — сказала Рябинина. — Она — советская актриса. Этим просто все сказано.
— Да, — кивнул я. — Советские люди впереди планеты всей. Знакомо.
— Причем тут это? — сказала Рябинина. — Я имею в виду элементарную скромность. Впрочем, тебе, Лапшин, этого не понять…
Разозлился я ужасно, и только этим обстоятельством можно объяснить то, что я сказал дальше:
— А может, они с Вячеславом Сергеевичем презервативы прячут, а?
Да, шутка была явно не из моего репертуара, заимствованная из подворотни. Они даже отвечать не стали.
Костя ушел под воду, оттолкнулся ногами от бортика и уплыл от греха, видимо, подальше. Рябинина тяжело вздохнула, будто имела дело с безнадежно больным и, откинувшись на спину, медленно поплыла вдоль пенопластовой дорожки.
Чувствовал себя я
