Афрасиаб заключает Бижана в темницу
Властитель Гарсиваза вызвал вновь:«Оковы и темницу приготовь.
Ты нечестивца с этого мгновеньяДержи в наручниках, чьи тяжки звенья,
Их заклепай, и друга МанижиЦепями с головы до ног свяжи,
И брось вниз головою в подземелье,—Да позабудет счастье, свет, веселье!
За камнем, что зиждителем небесИз моря брошен был в китайский лес,{39}
Ты на слонах отправься с караваномИ привези: мы счет сведем с Бижаном!
Избавит нас тот камень от невзгод,—В пещеру дива закрывал он вход.
Ты камнем завали нору темницы,Да сохнет в ней иранец юнолицый!
Оттуда поспеши к блуднице в дом,Покрывшей своего отца стыдом.
Лиши ее дворца, нарядов, свиты,Венец у недостойной отними ты.
Скажи: «Такой ли ждал тебя конец?Ты осквернила царство и венец!»
Пред всеми опозорен, я тоскую,Склоняя голову свою седую.
Босую к яме ты приволоки:Птенец попал не в гнездышко — в силки!
Скажи: «Была ты для него отрадой,Теперь как сторож узника порадуй!»
От шаха удалился Гарсиваз,Чтоб этот злобный выполнить приказ.
Богатыря, связав его цепями,Поволокли от виселицы к яме.
Наручники надели на него,И сталь цепей на теле у него.
Оковы заклепал кузнечный молот.Несчастного, что был красив и молод,
Вниз головою бросили во тьмуИ камнем завалили вход в тюрьму.
Затем с дружиною, как ветер гневный,Ворвался Гарсиваз в чертог царевны.
Ее чертог разграблен был вконец,Тот захватил кошель, а тот — венец.
В чадре, простоволосая, босая,Царевна появилась молодая.
В пустыню Манижу поволокли,И слезы по лицу ее текли.
Сказал ей Гарсиваз: «Живи в пустыне,Ухаживай за узником отныне».
И вот осталась девушка одна.Печали собеседница она.
Пустыней побрела в слезах и горе.День миновал, и ночь минула вскоре,—
Она пришла к темнице поутру,Отверстие прорыла в ту нору,
Ушла, когда заря зажгла все небо...Как нищенка, просила всюду хлеба,
И, накопив за долгий день запас,К темнице возвращалась в поздний час,
И опускала хлеб на дно, рыдая...Так стала жить царевна молодая.
Гургин возвращается в Иран и лжет о судьбе Бижана
Семь дней в лесу Бижана ждал Гургин,Семь дней в лесу он пребывал один,
Везде его искал, блуждал дубравой,Лицо свое омыл водой кровавой.
Где друг его? Расстраивался он,В предательстве раскаивался он.
Гургина конь доставил быстроногийВ лесную глушь, где сбился друг с дороги.
Воитель обошел безмолвный лес,—Нет никого, исчез Бижан, исчез!
Вот перед ним — зеленая поляна.Быть может, здесь найдет Гургин Бижана?
Как вдруг увидел он издалекаКоня Бижана возле родника.
Седло свалилось набок, сбруя сбита,Уздечка сорвана, в грязи копыта.
Он понял, что Бижан попал в капкан,Что не вернется он теперь в Иран.
Где он теперь? В тюрьме? Петлей удавлен?Мечом Афрасиаба обезглавлен?
Раскаиваясь, он искал пути,Не знал Гургин, как честь свою спасти.
К шатру погнал он скакуна Бижана,Всю ночь не спал и вышел утром рано,
Пустился в путь, домой, в Иран спеша,Утратила покой его душа.
Дошли до шаха о Гургине вести:Мол, сына Гива не было с ним вместе,
Но шах от Гива эти скрыл слова,Решив с Гургином встретиться сперва.
Услышал Гив,— шумели повсеместно,—Что храбрый сын его пропал безвестно.
Гив зарыдал и головой поник,Из дома раздавались плач и крик.
Стонал он: «Где Бижан? Что с ним случилось?В лесу, в стране армян, что с ним случилось?»
Седлать велел он, горем удручен,Коня, что был вскормлен для похорон.
Скакун Кишвада убран был на диво,И ярость клокотала в сердце Гива.
Вот богатырь вскочил в седло, и коньПомчался, точно ветер и огонь.
Подумал Гив: «Увижусь я с Гургином,Узнаю от него, что стало с сыном.
А вдруг, враждой иль завистью влеком,Он зло Бижану причинил тайком?
Всю правду рассказать его заставлю,А если предал сына — обезглавлю!»
Гургин скакал, чело в тоске склоня.Увидев Гива, он сошел с коня,
Приблизился к нему с земным поклоном,С лицом, в тоске истерзанным, смятенным.
Сказал: «О ты, что храброго храбрей,Советник шаха, вождь богатырей!
Ты вышел со слезами мне навстречу.Что я тебе скажу и что отвечу?
К чему мне жизнь, хотя она сладка?Она сильна? Сильней моя тоска!
Как без стыда в глаза тебе я гляну?Я плачу, я тоскую по Бижану!
Но будь спокоен, сын твой невредим,Я расскажу тебе, что стало с ним».
Стоял в поту, в грязи, с потухшим взглядом,С конем Гургина конь Бижана рядом.
Его увидев, Гив упал с седла,Окутала его сознанье мгла.
Приник воитель головою к праху,Порвал он богатырскую рубаху.
Он вырвал волосы из бороды,Казалось, обезумел от беды!
Он говорил: «Создавший хлябь и сушу,Любовь и разум ты вселил мне в душу.
Тебе назад я душу отдаю:Пропал мой сын в глухом лесном краю!
Ты знаешь лучше всех, как я горюю,Ты душу унеси мою больную:
Любви и горя, брани и похвалНа сей земле с избытком я познал.
Но сын сокрылся в месте потаенном,И я теперь захвачен в плен драконом!»
Затем сказал Гургину: «Расскажи,Как было дело, но чуждайся лжи.
Убит ли он на поединке бранном,Иль призраком он был похищен странным?
Скажи: он умер от смертельных ранИль задушил его судьбы аркан?
Ответь мне словом ясным и правдивым:Быть может, сын мой уничтожен дивом?
Где ты без всадника нашел коня?Скажи мне: где Бижан? Не мучь меня!»
Сказал Гургин: «Вот речь моя прямая.Себя возьми ты в руки, мне внимая.
Сейчас о том слова произнесу,Как с кабанами бились мы в лесу.
Узнай о происшествии тяжелом,О, богатырь, владеющий престолом!
Достигли мы армянской стороны,Где буйствовали эти кабаны.
Растоптанных полей, побитых пашенИ рощ поваленных был облик страшен.
Здесь превратились кабаны в господ,Постигло злое бедствие народ.
Когда мы копья подняли и с крикомВступили в битву в этом месте диком,
Предстал кабан, огромный, как скала,За ним — другие, злобным нет числа.
Как львы, чьей доблести чужда пощада,Громили мы вдвоем кабанье стадо,
Свалив их к кучу, мощны и крепки,Мы вырвали у кабанов клыки.
Оттуда мы в Иран коней помчали,Охотились, не ведая печали.
Онагр из чащи выбежал на луг,Как дивный идол, появился вдруг.
Сед, как Гударз, он мчался — беломастный,Казалось, это сам Фархад прекрасный!
Иль то коня Бижана был собрат?При этом, как Симург, он был крылат!
С ногами, как у ветра, с гривой львиной,—Как будто с Рахшем крови был единой!
Он встал, как слон, пред нами, а БижанТотчас накинул на него аркан.
Онагр-красавец вырвался из плена,Бижан вдогонку ринулся мгновенно.
Бежит онагр, а верховой — за ним.От бега на лугу вздымался дым,
И волны праха друг на друга лезли,И тот онагр и твой Бижан исчезли,
В их поисках прошел я сто дорог,Мой конь от долгих странствий изнемог,—
Простыл Бижана след, лишь вороногоЯ встретил, изнуренного, больного.
«Но где Бижан,— я думал в этот миг,—Онагра он догнал иль не настиг?»
Я поисков не прекратил, однако,Я пробыл там до наступленья мрака.
Я понял: нам дорогу преградив,В онагра обратился Белый див!»
Внимал отец, внимал, утратив сына,И усомнился в чистоте Гургина.
Рассказ, хотя и полон был прикрас,До глубины души его потряс.
Смущенье скрыть стараясь безуспешно,Гургин дрожал, а сердце было грешно.
Подумал Гив, что речь его — обман,Что глупо так не мог пропасть Бижан.
Старался Ахриман, исчадье скверны,Чтоб Гив, озлоблен, выбрал путь неверный,
Внушал ему: «За сына отомсти,Те, кто врагам прощает,— не в чести!»
Терзался Гив, тоскуя и пылая,Не сразу появилась мысль благая:
«Враг мира цель преследует свою.Что пользы, коль Гургина я убью?
Что пользы, если я убийцей стану?Иначе надобно помочь Бижану!
Лжецу могу я голову рассечь,И даже стену рассечет мой меч.
Пойду, предстану взорам властелина,Пускай вину он выявит Гургина».
Сказал Гургину: «Вижу твой обман,Воистину ты злобный Ахриман!
О, где мой сын, мой шах, моя денница?Бижану ты помог с дороги сбиться!
Меня поверг ты в страшную беду,Я выхода, несчастный, не найду.
О, где мой сон и отдых, где лекарствоОт твоего обмана и коварства!
Вступить я должен с шахом в разговор:Тебе не дам покоя до тех пор.
Затем прибегну к верному булату:За сына, за себя начну расплату».
Гив приводит Гургина к Хосрову
