Замаскировать одиночество? Откуда он взял это выражение? Либо продолжать мочь, либо маскировать одиночество. Лейф сам не знал, из каких кладовых памяти возникают эти странные формулы — в обычной жизни он к таким выражениям никогда не прибегал, даже не догадывался, что они существуют. Но память, оказывается, откладывает кое-что про запас…
Но выражение выражением, а свет он, уезжая, не включил. Словно упрекая себя за ошибку, поднялся на второй этаж и зажег все лампы. Потом спустился вниз и сделал то же самое. Позвонил Берит в Упсалу: Кристофер сел на поезд, как и договаривались.
Он будет жить у Берит. Братьев и сестер у Лейфа Грундта не было, он был единственным ребенком, зато у него были кузен и кузина — Берит в Упсале и ее брат-близнец в Кристианстаде. Прошлой осенью Хенрик тоже жил у Берит пару недель, пока не удалось снять комнату в «Триангеле». Берит была разведена и жила теперь вдвоем с десятилетней дочерью в слишком большом для них доме. По поводу Кристофера никаких вопросов не возникло — само собой, она его приютит.
— А как ты себя чувствуешь? — спросила Берит.
Он не нашелся, что ответить.
Повесил трубку и опустился на стул в кухне. Ему предстояли субботний вечер и бесконечное воскресенье. Как заставить время идти побыстрее?
И как избавиться от этого гнетущего чувства вины? Ему все время казалось, что все, что происходит, происходит по его вине.
Не надо было его отсылать, внезапно подумал он. Я ведь отослал его, только чтобы самому побыть в покое. Хотя бы неделю. Хорошие отцы так не поступают.
Но я не в силах продолжать мочь. Я слишком устал.
Лейф посмотрел на часы. Без двадцати пять. Он закрыл руками лицо и горько заплакал.
Глава 35
Кристина доехала на метро до «Фридхемсплана» и прошла два квартала до Инедальсгатан. Воскресенье… по церковному календарю — Судное воскресенье. Через два дня, первого декабря, они должны освободить квартиру Роберта. Они окончательно определили срок после двух или трех отсрочек — сначала речь шла о первом октября, потом о первом ноября. Якоб поначалу проявил понимание или, по крайней мере, равнодушие, но теперь терпение его лопнуло.
— Мы что, будем платить за квартиру Дрочилы Тарзана, пока не умрем? — спросил он.
Теперь она договорилась и с владельцем квартиры по имени Эрик Реншерна, и с фирмой-перевозчиком. Завтра все имущество Роберта перевезут на склад в Шургордене, послезавтра два дипломированных уборщика из другой фирмы приведут квартиру в порядок. Если она хочет взять что-то из вещей брата, сегодня последняя возможность. Дочь Роберта Лена-Софи не выказала никакого интереса к имуществу отца, Розмари и Карл-Эрик тоже отмахнулись — нам ничего не надо. Адвокат Брундин после вычета собственного гонорара в три тысячи шестьсот крон поделил оставшуюся сумму (чуть больше четырех тысяч) поровну между наследниками.
А Кристина взяла на себя обязанность проследить, чтобы все было сделано в срок и правильно.
Роберта уже один раз разрубили на куски. Теперь будут рубить его имущество — Кристина почему-то представляла себе это именно так, и ей было очень грустно.
На полу в прихожей лежал целый сугроб реклам. Скверный, затхлый воздух. Она никогда не была здесь раньше — странно, Роберт снимал эту квартиру полтора года, они жили в одном городе, пятнадцать… ну, двадцать минут на метро… Ей стало стыдно, но она мысленно прикрикнула на себя — этим делу не поможешь. Обошла маленькую квартиру и зажгла все лампы. Две маленькие комнаты и крошечная кухня — вот и все. Если не считать одного или двух осмотров полиции, никто ни к чему не притрагивался одиннадцать месяцев. Холодильник она решила не открывать.
Господи, как можно так жить… впрочем, другого она и не ожидала. Беспорядок, грязь… Дешевая мебель, на стенах — репродукции неизвестных Кристине художников. Ничего стоящего. Она подумала, что у нее вполне уважительные причины не навещать брата. Конечно, она относится к нему куда лучше, чем все остальные, но быть замешанной в его жизнь ей не хочется. Ей не хотелось. Кристина давно уже не думала о Роберте, как о живом, а сейчас по какой-то причине ей показалось, что вот-вот откроется дверь… Почему-то именно здесь ей очень трудно было осознать, что брата уже год как нет в живых. Роберт… дурачок.
Она прикусила губу, чтобы не расплакаться.
Что это за бессмысленный ритуал? Что я здесь делаю, в этой удручающей нищете? Долг? Вряд ли… Роберт никогда не был человеком долга, да и она тоже. Сожги все это дерьмо, Кристина, — он наверняка сказал бы что-то вроде этого. Кончай рыться в этой мусорке.
Один более или менее приличный книжный шкаф в гостиной. Роберт много читал… Может быть, взять какие-то книги? Зачем? Что за смысл? Она посмотрела на большой, заваленный письменный стол. С краю лежали две толстых стопки бумаги, текстом вниз, на пузе, как говорили у них в студии. Там почти все бумаги клали на пузо — от любопытных глаз. Может быть, это… Вдруг она вспомнила — Роберт же много раз говорил о каком-то романе.
Она перевернула обе стопки. На первом листе одной из них крупно набрано название:
Роберт Германссон
Человек без собаки
Роман
Конечно…. она почему-то обрадовалась. Он же сто раз говорил, что работает над романом. И тогда, в Чимлинге, когда они виделись в последний раз, он тоже об этом говорил.
Она поочередно постукала обеими частями рукописи по столу, чтобы выровнять края. Вот здесь и спрятана твоя душа, Роберт. Ты специально положил рукопись на видном месте. Для меня. Спасибо тебе — теперь я знаю, зачем сюда пришла.
Она затолкала толстую пачку в наплечную сумку. Постояла немного — стоит ли искать что-то еще? Человек без собаки… духовное завещание Роберта… и теперь она должна решить, что с ним делать. Странный долг… мягко говоря.
Кристина в задумчивости стояла в жалкой норе своего родного погибшего брата, как вдруг в куртке запел мобильник. Она, посомневавшись, вытащила его из кармана.
Это был Кристофер.
Ее племянник Кристофер Грундт.
— Привет, — сказала она удивленно, — славно, что ты звонишь. Что у тебя случилось?
— Ничего, — голос Кристофера звучал как-то неуверенно. — Хотел тебя спросить кое о чем.
— Вот как! О чем?
— Насчет той ночи.
— Какой ночи?
— Когда Хенрик исчез.
В голове у нее вдруг возник странный звук, похожий на вой циркулярной пилы. Мелькнуло удивление от сравнения — она не видела циркулярной пилы уже лет двадцать.
— Я слушаю…
— Тут один утверждает, что твой муж вернулся.
— Что?
— Портье из отеля. Он говорит, что твой муж вернулся среди ночи… Я просто хотел тебя спросить…
Ей показалось, что она на какую-то секунду потеряла сознание, но каким-то сверхъестественным, подсознательным… или, скорее, надсознательным усилием воли удержалась, чтобы не упасть. Словно бы со стороны отметила, как мгновенно сузилось поле зрения и ее начало неумолимо засасывать в длинный, темный, все сужающийся туннель за спиной. Это ей было уже знакомо. И слабый свет где-то сзади…
Циркулярная пила умолкла.
— Алло!
— Да, я тут.
Я тут? Тут ли я? Я ли тут? — завертелось в голове колесо бессмысленных перестановок.
— Вот и все. — Кристофер заметно нервничал. — Подумал, что надо все же и тебя спросить…
Кровь бросилась к вискам, она даже слышала этот странный пульсирующий шум проталкивающейся к мозгу крови.
— Я понимаю… — сказала она. — Ты звонишь из Сундсваля?
— Нет. Из Упсалы. Я здесь на практике. Остановился у Берит, папиной двоюродной сестры…
— В Упсале?
— Да.
Она глубоко вдохнула:
— Кристофер… не могли бы мы встретиться, ты и я? На неделе… ты можешь доехать поездом до Стокгольма… или автобусом, или же я…
— Я приеду, — прервал ее Кристофер.
— Хорошо. Поедим в каком-нибудь ресторанчике и поговорим. О’кей?
— О’кей. Когда?
Она на секунду задумалась.
— Вторник?
— Значит, вторник. Тебе позвонить, когда я буду знать время?
— Обязательно. Я встречу тебя на Централене.[64]
— Спасибо, пока.
— Пока…
Кристина опустилась на грязный ковер в холле, ей показалось, что она весит не меньше тонны. Прошло немало времени, прежде чем она начала хоть что-то соображать. Сознание было темным, как выключенный телевизор. И почему это случилось именно сегодня? За неделю до Таиланда?
Судное воскресенье?
Словно бы этот злобный паяц на небесах проснулся с похмелья и решил дернуть за пару ниточек.
У него было старое правило. Гуннар Барбаротти даже не помнил, когда он его вывел, но это не имело никакого значения.
