— Сначала закажем. Ты наверняка голоден.
Кристина заказала две лазаньи, минеральную воду и кока-колу, извинилась и вышла в туалет.
Ее не было, наверное, минут десять, не меньше. Официант успел принести заказ.
— Извини, — сказала она, вернувшись. — Извини меня, Кристофер.
Он исподтишка наблюдал за ней. Лицо красное и немного отечное… что это с ней? Плакала она там, что ли? Она прокашлялась, глубоко вздохнула и посмотрела на него. Глаза ее странно блестели.
— Кристофер, я больше не могу.
— Что… что?
— Когда ты позвонил… — Она замолчала.
— Да?
— Когда ты позвонил позавчера, у меня было такое чувство, что меня подстрелили.
— Что?!
— Или как будто я проснулась после кошмарного сна.
— Я не понимаю…
— Ты и не можешь понять. Но я одиннадцать месяцев не жила… вернее, жила в аду… Я и сейчас живу в аду, но у меня больше нет сил. Я больше не могу.
Кристофер не ответил. Он не понимал, о чем она говорит, и в то же время… он не мог определить, что именно «в то же время», но вдруг ему показалось, что это очень похоже… на… как будто кто-то наконец выложил ответ на задачу, над которой он бился очень долго, а теперь понял, что мог бы и сам ее решить.
И не сейчас, не в этот миг… а в предыдущий.
— О чем ты говоришь? — тихо спросил он.
Кристина быстро покачала головой, словно хотела что-то стряхнуть, отвела глаза и замолчала. Потом уставилась на нетронутую лазанью и съежилась, точно ей было холодно.
Так она сидела довольно долго, потом опять откашлялась, собираясь с силами.
— Что ты хотел узнать, когда звонил?
— Да я… я же сказал.
— Скажи еще раз.
— О’кей. Это еще в августе, на похоронах… мы вышли из церкви, и бабушка мне сказала… ну, что этот самый Олле Римборг ей говорил.
— Бабушка?
— Ну да. Олле Римборг работает в Чимлинге. То есть в отеле «Чимлинге»… И он сказал, что твой муж… ну, Якоб то есть, среди ночи вернулся в отель. Когда Хенрик исчез.
Он замолчал, и Кристина знаком попросила его продолжать.
— Я и не думал об этом, бабушка ведь была немного… немного того на похоронах, я хочу сказать… так что я почти и забыл, а на прошлой неделе по телику фильм показывали…
— Фильм?
— Ну да, и этот Олле Римборг почему-то мелькнул в титрах, ну в этих, которые после фильма… И я вспомнил. И позвонил этому Римборгу… черт его знает, что на меня нашло.
— И что? — Голос ее опять сорвался.
— И он сказал, что да. Говорит, твой муж вернулся в три часа ночи. Говорит, он так и не понял почему.
— И что? — опять шепнула Кристина.
— Да ничего. Просто я и сам теперь об этом думаю.
— Почему Якоб вернулся среди ночи?
— Ну да…
Кристина отодвинула тарелку и положила руки на стол. Пальцы ее дрожали.
— Почему?
— Почему вернулся?
— Почему ты и сам об этом думаешь?
— Не знаю… не знаю.
— А я думаю, знаешь.
У него внезапно застучало в висках.
— Мне сейчас не о чем особенно думать… а это почему-то засело в голове. Это же была…
— Что?
— Это же была та самая ночь, когда Хенрик пропал.
— Я слушаю.
— И я подумал… может быть, это как-то связано.
Последние слова он произнес еле слышно, почти прошипел это «как-то связано», потому что именно в эту секунду ему стало ясно — да, связано. Это и есть ответ на задачу. Это ответ стучит у него в висках, а Кристина просто держит руку на задвижке. Шевельнет рукой — и все откроется. Нет… не так, это не задвижка, это она сама, Кристина, и есть ответ — он ясно видел по ней…. Она уставилась на него, и взгляд ее был таким беззащитным, таким беспомощным… и такая была боль в этом взгляде, что он подался к ней, хотел успокоить, что ли… и в этот миг, в этот необратимый миг, она наклонилась к нему…. Теперь их разделяло всего десять — пятнадцать сантиметров, он чувствовал на лице ее дыхание… и в этот необратимый миг она сказала то, что он уже знал, вернее, сразу понял, что знал. Знал до того, как она прошептала эти слова… даже не прошептала, а прошелестела: говорить она уже не могла:
— Кристофер… это Якоб убил твоего брата.
Он не знал, сколько времени они просидели молча. Молчал он, и молчала она. Он не шевелился, и она не шевелилась. Компания из четырех человек, две пары, сели за соседний столик — но соседний столик был в другом мире, и эти мужчины и женщины тоже были из другого мира, совершенно им чужого. Они словно были под стеклянным колпаком, он и Кристина, его родная тетя… реальность рухнула, она разбила ее кувалдой правды, и остался только этот стеклянный колпак… почему-то Кристоферу в голову приходили эти странные, высокопарные слова, он и сам с трудом их понимал, они были как заблудившиеся перелетные птицы…
Стеклянный колпак? Кувалда правды?
Перелетные птицы?
И вопросы… они теперь застревали у него в горле, как застревали полчаса назад самые простые слова. Ему стало трудно дышать, он чувствовал в груди какое-то странное тиканье, словно там была спрятана бомба с часовым механизмом. Он был не в силах вырваться из-под колпака страшной правды, сразу отделившей их от всего остального мира; ему удалось выдавить только одно слово:
— Почему?
Она смотрела на него неподвижным, сразу омертвевшим взглядом.
— Потому что…
Она оборвала себя на полуслове и долго смотрела ему в глаза. Что она хотела увидеть? Может быть, увериться, что он достаточно взрослый? Похоже, что ее зеленые глаза выражали именно это: она пыталась найти подтверждение, что он поймет. Или сможет понять. Он не отвел глаз — говори, Кристина, я пойму. Расскажи, как все было.
Вдох, долгий, мучительный выдох — и в самом конце этого выдоха, когда воздух почти кончился, она сказала:
— Потому что он нас застал.
— Что?
— Он застал меня и Хенрика.
— Тебя и…
— Да. Якоб вернулся и застал меня в постели с твоим братом.
Вот теперь он не смог определить, были у него такие мысли или нет. Но он знал точно — решение задачи зрело у него в душе, как пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Как бы там ни было, удивления он не почувствовал, скорее… подтверждение? Боже мой, неужели в каком-то тайнике мозга, или сердца, или того и другого он знал?
Нет, решил Кристофер. В самых диких фантазиях…
Но это опять были неизвестные птицы-слова, и Кристина оборвала их полет — она наклонилась еще ближе к Кристоферу и взяла его руки в свои:
— Я во всем виновата, Кристофер. Я не заслуживаю прощения, я не имею права на жизнь, а живу… Живу с этим уже почти год. Я не прошу ни понять меня, ни тем более простить. Я виновна в смерти Хенрика, я виновна во всех ваших страданиях… и если ты хочешь знать, как выглядит отчаяние, посмотри на меня.
Он посмотрел. Потом посмотрел еще раз — и понял, что она говорит искренне.
— Я же не могла рассказать… Эбба, твоя мать, она бы этого не пережила. Не знаю, как ты… но, Кристофер, когда ты позвонил и спросил, я… я думала, что лучше всего… что единственное решение — никто ничего не должен знать. Это не трусость, Кристофер, мне уже ничего не страшно, но я думала… Мне так плохо, Кристофер.
Она произнесла последние слова тихо, почти без выражения, но он понял, какая бездна отчаяния стоит за этими словами.
Кристина отпустила его руки и почти упала на стол, но мгновенно выпрямилась и закрыла глаза. Губы ее побелели.
— Прости меня, Кристофер. Я — жалкая тварь.
— Нет, — сказал Кристофер так же тихо. — Ты не жалкая тварь.
Он не был уверен, думает ли он так и в самом деле. Но перед глазами его стояла картина: его брат и Кристина в постели… голые и разгоряченные любовью, дверь рывком отворяется, а за ней — Якоб, точно как в фильмах: любовная пара и ревнивый, полусумасшедший муж, неожиданно возвращающийся из поездки.
— Как? — спросил он. — Как он его убил?
Она опять посмотрела на него тем же то ли испытующим, то ли оценивающим взглядом:
— Голыми руками, Кристофер. Голыми руками.
Кристофер уставился на нее. Его сильно затошнило.
— О, черт…
— Да. Я отдала бы жизнь, чтобы этого не произошло. Если бы моя смерть могла вернуть жизнь Хенрику, я бы ни секунды не сомневалась. Но иногда у меня возникает чувство, что я уже осуждена за то, что я натворила. Осуждена жить…
— А почему ты не уйдешь от него? От Якоба?
— Потому что он меня не отпускает.
— Не отпускает?
— Да.
— А вот этого я не понимаю.
— Хенрика убил он, но вина-то все равно на мне. Если муж застает жену в постели с другим мужчиной, он может… да, в каком-то смысле он имеет право защищать свою честь. Убить соперника. Это какой-то пережиток в нашей культуре, откуда-то из пещерных времен.
— Убийство в защиту чести?
