У него было старое правило. Гуннар Барбаротти даже не помнил, когда он его вывел, но это не имело никакого значения.
Если ты о чем-то все время думаешь, надо с этим разобраться.
Естественно. Если выполнение этого правила не требует особых усилий, его надо выполнять неукоснительно — хотя бы ради собственного душевного спокойствия.
Иногда, правда, требует. Есть много чего, о чем он думает довольно часто, а вот разобраться с этим — требует усилий. Еще каких — жизни не хватит.
Суть любви, к примеру.
Или убийство Улофа Пальмё.
Или понятие «демократия»… разумно ли это, чтобы народ, клюющий на самые идиотские рекламные трюки, определял судьбу страны? Чтобы этот народ выбирал президента за цвет глаз или депутата в парламент, потому что тот удачно сострил по телевизору?
Вопросы важные, но вряд ли имеет смысл над ними задумываться. Это и дурак поймет, и даже он сам, инспектор Гуннар Барбаротти, тоже понимает. Надо знать границы — что ты можешь, а что нет.
Но и упускать свои шансы нельзя. Разумно распорядиться тем, что у тебя есть. Точно, как в той старой молитве. Барбаротти никогда не состоял в обществе Анонимных алкоголиков, но двое из его друзей были там действительными и даже почетными членами. Или, может быть, членами-корреспондентами. Жалко, что они уехали из Чимлинге и он потерял с ними контакт.
Господь, дай мне силы принять то, что я не могу изменить, Дай мне мужество изменить то, что я могу изменить, И дай мне разум отличать одно от другого.
Такое потянет очков на десять, подумал Гуннар Барбаротти. И, поскольку он уже недели три не обращался к Богу ни с какими просьбами, тут же вознес ему молитву:
О Господи, сделай меня мудрым, как навсегда бросивший пить алкоголик! Дай мне разум, чтобы понять, стоит ли и дальше копать след этого чертова Якоба Вильниуса!
Он смутно сознавал, что ни та ни другая просьба не были сформулированы достаточно ясно. И он сомневался, допустимо ли упоминание черта в молитве. Но дело было в воскресенье вечером, и он устал.
По-настоящему устал. Возможно, усталость зависела от того, что днем он пробежал десять километров, а до этого уже давно вообще не бегал. Поэтому, чтобы сделать просьбу более понятной, он добавил:
Договоримся так, Великий Бог: если разработка необычного утверждения бывшей жены Вильниуса что-нибудь даст, Ты получаешь три очка. Если не даст — два очка в минус.
Бог не ответил, хотя к настоящему моменту у него было в плюсе одиннадцать очков. Какая самоуверенность, подумал инспектор Барбаротти. Самоуверенность ведет к зазнайству, а зазнайство к добру не приводит, зазнавшиеся вожди, как показывает история, кончают плохо. За этой ошибкой стоит очень простой психологический закон.
Вот до чего додумался инспектор Барбаротти!
Он перевернул подушку и закрыл глаза.
Глава 36
Весь понедельник, да и вторник тоже, Кристофер Грундт прожил с ощущением нереальности происходящего.
Нереально было все. Нереально и незнакомо. Утром он проснулся в большой светлой комнате с пианино, лосиной головой на стене и какими-то экзотическими растениями. После завтрака с Берит и Ингегерд (пришло же в голову назвать девочку Ингегерд!) он поехал в центр. Вышел из автобуса, выкурил сигарету, пересек улицу, по которой нескончаемым потоком шли машины, нырнул в галерею, потом в другую — и попал на свое рабочее место: магазин «Консум». Надел зеленую форменную куртку и начал возить тележки с продуктами — сначала замороженными, потом охлажденными, потом с консервами, — и так до ланча. Снял куртку, вышел в галерею, съел какое-то тайское блюдо из банки, потом немного погулял — курил и наблюдал за прохожими. Ни одного знакомого. С часу до пяти опять возил тележки. Автобус в Бергбрунну уходил в четверть шестого.
Его все время занимала мысль, что на его месте мог бы быть совершенно другой человек. И никто бы не заметил подмену. Даже Берит и Ингегерд. Они не видели Кристофера несколько лет, и если бы вместо Кристофера Грундта приехал кто-то другой и сказал, что это он и есть Кристофер Грундт, они бы наверняка приняли его как Кристофера Грундта.
Во вторник весь ритуал повторился, за исключением того, что после работы он сел не на автобус в Бергбрунну, а на пригородный поезд в Стокгольм, — и это показалось ему еще менее реальным. Он сидел и смотрел в окно на темные луга и перелески — на удивление мало строений, точно и не в сорока километрах от Стокгольма, а где-нибудь в Норрланде. Ему бы очень хотелось, чтобы в его мыслях опять появился Хенрик. Не то чтобы Хенрик был более реален, чем все остальное, может быть, даже менее, но обменяться парой слов по дороге было бы неплохо. Что-то было такое в голосе Хенрика… в воображаемом им голосе Хенрика, что действовало на него умиротворяюще. Он попытался вызвать Хенрика — зажмурился, сосредоточился, мысленно произнес его имя. Но Хенрик не появлялся. Он не появлялся уже три недели. Неужели исчез навсегда?
Кристофер испугался этой мысли. Он прекратил свои попытки и попробовал представить, что его ждет в Стокгольме.
Его ждет ужин в ресторане с тетей Кристиной! Но почему? Почему она предложила встретиться в ресторане? Маленько не поймешь, как говорил их сосед Монссон. Он никогда раньше так не встречался с Кристиной — только она и он. Может быть, она хочет поговорить с ним о Хенрике и Роберте? Узнала, что Кристофер близко от Стокгольма, в Упсале, и захотела его повидать. Но почему в ресторане? Было бы куда понятней, если бы она пригласила его к себе домой. Муссеронвеген в Старом Эншеде… они с папой и Хенриком были там пару лет назад, он прекрасно помнил этот шикарный дом. Мамы с ними не было, что-то ей помешало. Наверное, какая-нибудь операция… в то время ей всегда что-нибудь мешало.
А сейчас Кристина встретит его на Централене, и они пойдут в близлежащий ресторан. Поужинать и поболтать.
Господи, да о чем им болтать? И вообще, зачем Кристине это нужно — сидеть в ресторане с неуклюжим, стеснительным пятнадцатилетним подростком?
И все потому, что я рассказал ей про этого ночного портье, Олле Римборга? Так, что ли?
Наверное, так. Мы говорили не больше минуты, и, как только я упомянул Олле Римборга, она тут же захотела встретиться. Если бы я ей позвонил по какому-нибудь другому делу (по какому-та-кому делу? что за чушь!)… если бы я ей позвонил по другому делу или просто так, она бы ни за что не пригласила меня в ресторан. Это уж точно.
Что это я себе напридумывал? — удивился Кристофер Грундт.
Что это я себе напридумывал?
И вдруг понял, что окружившее его темным облаком ощущение нереальности связано не с Упсалой, не с «Консумом», даже не с Берит и Ингегерд, а с ответом на этот вопрос.
Что это я себе напридумывал?
Он забыл, что Кристина ждет ребенка.
А может, и не знал. На похоронах Роберта в августе еще ничего не было заметно, и он не помнил, чтобы папа или мама что-то на эту тему говорили.
А может быть, просто забыл. Но теперь-то никаких сомнений. Он даже не сразу ее узнал. Но живот тут был ни при чем. На ней было красное пальтишко и красный берет, и с волосами что-то не так.
— Кристофер!
И с лицом что-то. Она выглядела… она выглядела намного старше, чем он ожидал. Устала, что ли?
— Привет, — сказал Кристофер.
Она словно бы и не заметила протянутую руку и крепко его обняла:
— Как я рада тебя видеть…
Рада? Никакой радости ни в голосе, ни на лице ее он не заметил.
— Спасибо… и я… тоже.
Ему почему-то было очень трудно произнести эту простую фразу. Слова словно застревали в горле, и он выдавливал их по одному. Жаль, что люди не умеют становиться невидимыми. Сейчас он бы не отказался.
Но тут Кристофер заметил, что не только он — и она тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Ей, наверное, было еще хуже. По лицу то и дело пробегал странный тик, она все время моргала… даже не моргала, а прикрывала глаза. Как бы зажмуривалась на секунду, а потом снова открывала и смотрела на него чуть ли не с испугом.
И не сказала ничего — обняла и отошла, и так они и стояли, уставясь друг на друга и ни слова не говоря.
— Как ты? — машинально спросил он.
Она сглотнула слюну и положила руку ему на плечо.
— Пойдем, я знаю здесь одно местечко, — даже не сказала, а прошептала Кристина. Голос ее не слушался.
Ресторан назывался «Иль Форно». Две минуты ходьбы, не больше, но по дороге они молчали, поэтому ему показалось, что не так уж близко. Было всего шесть часов, поэтому им не составило труда найти столик в дальнем углу довольно большого зала. Ресторан был итальянским не только по названию — везде висели красно-бело-зеленые флаги, а на почетном месте красовалась большая эмблема «Ювентуса». Но в меню была не только пицца — судя по всему, ресторан был не из дешевых.
