— Бабушка, хочешь, я в магазин сбегаю?
— Не подлизывайся, ничего в телефон врать не буду. И чего нос-то воротить? Кабы парень плохой был, а то звонит, об уроках беспокоится.
— Ну, бабу-усенька, пожалуйста…
— Вот мать сегодня из Риги с пальтом приедет, все расскажу про твои художества.
Скорей бы мама приехала, хоть одним глазком посмотреть, какое ей в Риге пальто сошьют. Даже цвет не могу себе представить: сиреневое? малиновое? бордо?
— Бабушка, телефон!
— Тебе звонют, ты и отвечай.
Подумаешь, вредная какая! Как на папу ябедничать — это она может. А как по телефону за меня ответить — нет.
— Алле?
— Это ты? Хорошо, что я тебя застала. Слушай, сходим со мной в Выборгскую библиотеку, мне нужно тебе кое-что сказать.
Зачем я Ларке? Наверняка спросит. Встречалась ли я с Пшеничным без нее. Опять начнет меня мурыжить, как с Ларуськой. А бабушка права, врать противно.
— Сейчас. Только оденусь.
— Жду около твоего дома.
— Угу.
Все из— за бабушки. Не могла подойти, сказать, что меня нет.
— Бабушка, я в библиотеку.
— На голодный желудок какая может быть свиданка? Без супу не пущу! Нако-вот, я уже налила.
Смешно, она думает, что я с Пшеничным иду. Представляю, что она скажет, если он позвонит.
— Платок не забудь, нос потечет, вытереть нечем будет. И после семи не возвращайся: мать приедет, покрывать тебя не стану.
Зачем все-таки меня Лариска вызвала? Почему не могла сказать все в школе? Зачем зовет именно к дому Пшеничного?
— Хелло, что так долго? Я ждала-ждала, аж закоченела. Жуткая погода, правда? Того гляди дождь со снегом пойдет.
— Угу. Меня бабушка обедать заставила. Что ты такое толстенное читаешь?
— Бальзака.
— Ого, я его только два романа осилила.
— Ну что ты, Бальзак — это же такая классика. У него чуть ли не сто книг написано. Я решила начать с первого тома и все прочесть. Ты со мной наверх поднимешься?
— Не-а, лень раздеваться… На улице подожду.
— Ладно, я на пять минут: третий-четвертый том хватаю и сюда.
Надо же до чего Ларка волевой человек: решила всю классику прочесть и прочтет. Не то, что я, размазня.
Ой, в кучах еще снег сохранился, а на асфальте уже чисто. Бедняжка снег, съест тебя дождь. Ничего не поделаешь, закон природы. Хочешь, отобью от тебя глыбину и покатаю напоследок на каменных ступенях? Здорово ты за зиму спрессовался, даже каблуком не отбить. Хоть скачи на тебе — оп! — оп! — ага! Кусок отвалился! Сейчас мы тебя, глыбища, наверх сволочем. Та-ак! По-ехали! Хороша горка? А ну, еще разок хочешь? Веселись, снежок, скоро весна!
— Ты чего делаешь?
— Снег катаю.
— В детство ударилась?
— Почему? Просто у него был такой грустный вид… Никому же не хочется умирать.
— Куда ты грязный ком поволокла?
— Обратно на газон. Здесь он растечется грязной лужей, будет некрасиво. А там со своими в куче… все-таки еще полежит.
— Брось ты с гадостью возиться. Ты Пшеничного видела?
— Нет.
— Врешь. Он на углу стоял, наблюдал, как ты снег по лестнице катала.
— Что же он не подошел?
— Меня заметил. Ну-ка, скажи правду: ты хоть раз без меня с ним виделась?
— Да.
— Сколько раз?
— Три.
— Та-ак. Он не хотел за мной заходить?
— Нет.
— И ты считаешь, что это по-товарищески?
— Это что — допрос?
Ой, как неловко вышло. У Ларки же родители милиционеры.
— Почему же ты с ним пошла? Ты же обещала?
— Не знаю. Он меня как собаку на поводке водит.
— И тебе не стыдно такое говорить? У тебя что, женской гордости нет?
— Понимаешь, в моей с ним дружбе…
— Ах, у вас дружба?! Мы с тобой вместе с пятого класса учимся, а он только что появился и, пожалуйста, — у вас дружба! А известно тебе, что между мужчиной и женщиной дружбы вообще не бывает: либо любовь, либо ничего!
— Я не знала, что между мужчиной и женщиной не бывает…дружбы. Ты это у Бальзака прочла?
— Угу. Ну, так как?
— Что как?
— Кто тебе важнее — я или он?
Господи, опять выбирать! Это уже было! С Ларуськой! Я больше не могу! Я не умею, выбирать!
— Лар, ты — это ты, а он — это он. Здесь же все совсем другое.
— Ничего не другое. Я не хотела тебе всего рассказывать, потому что ты очень наивна. Но я требую, понимаешь, требую, чтобы ты оставила этого человека.
Лара права, Пшеничный так о ней говорил, что совестно было слушать. Это, в общем-то, предательство. Но как она может требовать? Она же не учитель.
— … И потом, ты же должна думать о своем будущем. На носу экзамены. Нам нужно вместе готовиться. О каких гулянках может идти речь?
— Мы же…
— И вообще, тебе нужно развивать силу воли. У тебя бритва есть?
— ЧТО?
— Жаль. Я бы сейчас разрезала себе руку до самой вены, чтоб ты видела, что для меня значит дружба.
— Лар, у меня сегодня мама из Риги приезжает. Мне нужно в шесть часов быть дома.
— Хорошо. Иди. Я тебя не держу. Только когда придешь к себе, кинь мне в форточку ответ: я или он. Я буду стоять вот тут, под деревом и ждать хоть до завтра.
— Лар, ведь дождь…
— Иди. И запомни: если ты попытаешься меня обмануть и встречаться с ним тайком, я все равно узнаю.
— Но…
— Иди.
Господи, зачем все это Ларке? Ей же не нужен Пшеничный? И я не нужна. Она взрослее нас обоих в сто раз.
И как мне ему сказать про Ларкин ультиматум? Он разозлится или высмеет меня. Врать? Прятаться? Не подходить к телефону?
— Ты чего под дверью стоишь?
— Ключ куда-то запропастился.
— Вечно ты ключи теряешь. Мать ее ждет, а она, незнамо где, шляется.
— Ой, приехала? И пальто привезла? Какого цвета?
— Не видела, не знаю. Умойся сначала. Все лицо в грязи. Плакала, что ли?
— Нет. Дождь.
Мама и вправду немного другая приехала. Как будто с курорта. Или это я успела за три дня от нее отвыкнуть?
— Мам, хорошо в Риге? Красивый город? Ты в гостинице жила?
— Обуй тапки, от мокрых чулок следы на полу.
— А в кафе кофе пила? В этом пакете новое пальто? Какого цвета?
— Устала я с дороги. Давай не будем сегодня распаковывать.
— Ну, мамочка, пожалуйста.
— Не трогай руками.
— Белое? Я в дырочку посмотрела. Белое?
— Скорее светло-серое.
— Марко больно. Совсем ума нет, для Ленинграда белое пальто справлять.
— Бабушка! Белый цвет — самый королевский. Мам, примерь.
— Ладно, уговорила, лиса, развязывай.
— Вот! Именно таким я его и видела. Тютелька в тютельку: клеш, воротник, как у королев, и белое.
— Срам, как обкарнали. Матерьял, поди, закройщик украл.
— Бабушка! Сейчас модно короткое.
— Не кричи, побольше твоева понимаю, где мода, а где обкорочено. Добротный габардин — и так испортить.
— Ну что ты, посмотри, как красиво. Прямо как на выставке.
— Твоей матери не на выставке стоять, а в трамваях тереться, на работу ездить.
— Мам, ну что она, вечно все ругает.
— Ладно, не ссорьтесь, я тебе тоже демисезонное пальто привезла. Открывай чемодан.
— Зеленое?!
— Примерь.
Странное пальто. Цвет нормальный, а вот рукава… я таких ни у кого из девчонок не видела.
— Это рукав кимоно. Он на Западе очень моден. Не сутулься. Спина хорошо сидит.
Ки— мо-но -японское слово. В школе услышат — ржать начнут.
— Ну и пальто! Сущий балахон! Это, поди, специально для беременных.
— БАБУШКА!
— Действительно, мама, причем тут беременные?!
— Сами что ль не видите? Куда ребенку такое: рукава — летучая мышь, кругом складки… Пузо ей, что ли, в них прятать?
— БАБУШКА!
— Что «бабушка», закройщики в Риге специально вредительством занимаются. Смеются над русскими дурами. А вы как попки: мода, мода! Кому, спрашивается, такая мода нужна?!
— Не сутулься. Когда колесом спина, ни одна вещь сидеть не будет. Покрой очень современный, просто бабушка к нему не привыкла.
— Что же она тогда критикует?
— Действительно, мама, у тебя язык просто приспособлен для того, чтобы людям настроение портить.
— Я правду говорю. А не нравится, могу и к себе уехать. У меня, чай, собственная комната есть. Только, когда понадоблюсь, не бегите и не звоните. Не приеду.
Ой, забыла Лариске записку в окно бросить. Неужели она там так и стоит в темноте, под дождем? Ничего не видно. Ушла, наверно. Не дождалась.
Странно, почему у каждого человека своя правда: у Ларки своя, у бабушки своя, у мамы своя. И каждый старается меня в свою правду затолкать. А мне — одна правда велика: я растягиваюсь, растягиваюсь, все равно меня не хватает. Другая мала: сжимаюсь, сжимаюсь аж кости трещат. Все равно не довольны.
Но ведь я же жи-ва-я, мне больно?
— Э-э-э, да никак у тебя новое пальто, поворотись-ка, сынку!
— Да нет, пап, не новое. Я в нем уже неделю хожу. Просто ты не замечал.
— Мать купила?
— Из Риги привезла.
— Ну-ка, ну-ка, а что… у твоей матери, кажется, вкус проклюнулся. Или это ей режиссерша присоветовала? Ничего не скажешь, бабенка эта в верхах покрутилась.
