Яркий свет озарил Дадли. Спор парочки ребят в «Трутнях», как ему теперь припомнилось, касался маскарадов. Вечером оба они собирались на маскарад, и один воззвал к Дадли поддержать его доводы, что в таких случаях благоразумный человек в целях безопасности одевается Пьеро. А второй заявил, что уж лучше умрет в придорожной канаве, чем наденет такой, всеми заношенный костюм. Он оденется маленьким мальчиком, сказал он, и с мукой в сердце Дадли вспомнил свой издевательский смех и предсказание, что вид у него будет самый ослиный. А потом он умчался в гардероб и по ошибке вместо своего забрал чемодан второго.
— Послушайте, — сказал он. — Я никак не могу спуститься к обеду в таком виде.
— Нет, сэр? — сказал лакей почтительно, однако с поистине бесчеловечным отсутствием интереса и симпатии.
— Смотайтесь в комнату старушенции… То есть, — сказал Дадли, опомнясь, — сходите к леди Уикхем и сообщите ей с приветом от мистера Финча, что он жутко сожалеет, но он куда-то подевал свой вечерний костюм, а потому будет вынужден спуститься к обеду в том, что сейчас на нем.
— Слушаю, сэр.
— Погодите! — Дадли поразила совсем уж ужасная мысль. — Погодите! Мы обедаем одни, а? То есть больше никого к обеду не ждут?
— Нет, сэр, — услужливо ответил лакей. — К обеду ожидаются гости.
Четверть часа спустя в столовую прибрел поникший и полностью деморализованный Дадли. Что бы там ни твердили моралисты, но чистой совести еще не достаточно, чтобы человек бодро переносил все превратности жизни. Дадли получил прекрасное воспитание, и тот факт, что он обедает в незнакомом доме в пестром клетчатом костюме, угнетал его совесть, как чернейший грех, и он тщетно пытался справиться с этим чувством.
Ирония ситуации заключалась в том, что в нормальном состоянии духа он высокомерно поморщился бы, глядя на убогие одеяния своих сотрапезников за столом. На левом рукаве мужчины напротив него виднелась непростительная морщинка. Типчик рядом с девицей в розовом, возможно, обладал прекрасным сердцем, но жилет, под которым оно билось, не сидел на нем, а обвисал. Ну а галстук еще одного типчика рядом с леди Уикхем даже не был галстуком в буквальном смысле этого слова, но всего лишь прискорбным промахом. Однако в нынешнем своем положении он изнывал от зависти к этим оборванцам.
Дадли почти ничего не ел. Как правило, аппетит у него был отменнейший, и немало романов он отбрасывал, как искажающие реальную жизнь, если герой, по утверждению автора, отодвигал тарелку, даже не попробовав того, что на ней было. До этого вечера он просто не верил в возможность чего-либо подобного. Однако одно блюдо сменялось другим, а еда его ну ничуть не привлекала. Он желал лишь одного — чтобы обед остался позади и он мог бы ускользнуть, остаться наедине со своим горем. Без сомнения, после обеда гостей будут ждать какие-то развлечения, но на участие в них Дадли Финча им рассчитывать не следует! Дадли Финч затворится в уединении Голубой комнаты.
И когда он просидел там часа два, ему вдруг припомнились слова Роберты о том, как Роланд Эттуотер смылся на молочном поезде. Тогда он не обратил на ее слова особого внимания, но теперь в нем все больше и больше росло убеждение, что указанный поезд сыграет в его жизни важнейшую стратегическую роль. Этот жуткий дом по самой своей природе был домом, из которого гости исчезают на молочных поездах, и ему надлежало приготовиться.
Он снова позвонил.
— Сэр? — сказал вошедший лакей.
— Вот что, — сказал Дадли, — когда отходит молочный поезд?
— Молочный поезд, сэр?
— Да. Тот поезд, который доставляет в Лондон свежее утреннее молоко, знаете ли.
— Вам угодно молока, сэр?
— Нет! — Дадли с трудом подавил желание пришибить этого олуха ботинком. — Я просто хочу узнать, когда утром отходит молочный поезд… на случай… на… э… случай, если мне придется неожиданно уехать, хотел я сказать.
— Я наведу справки, сэр.
Лакей направил свои стопы на половину слуг, глашатай великой вести.
— А ну-ка отгадайте! — провозгласил лакей.
— Что такое, Томас? — снисходительно осведомился Симмонс, дворецкий.
— Этот самый, ну, Великий Прыщ как его там, — сказал Томас, ибо в среде слуг Дадли был известен теперь под этим ласковым прозвищем, — примеривается смыться на молочном поезде.
— Что-о? — Симмонс поднял свою дородную фигуру из кресла. Лицо его не озарилось веселостью, бушевавшей в его подчиненном. — Я должен незамедлительно поставить в известность ее милость.
Последний гость отбыл, и леди Уикхем намеревалась подняться к себе и вкусить заслуженный сон, но тут перед ней предстал Симмонс, сугубо серьезный и сугубо озабоченный.
— Не могу ли я поговорить с вашей милостью?
— Что такое, Симмонс?
— Дозволено ли мне, миледи, взять на себя смелость спросить, состоит ли… э… молодой человек в твидовом костюме в числе близких знакомых вашей милости?
Леди Уикхем была удивлена. Она никак не ожидала, что Симмонс забредет в гостиную и начнет непринужденно болтать о ее гостях, и уже намеревалась прямо указать ему на это. Но тут что-то шепнуло ей, что в результате она может лишиться интересной информации.
— Он говорит, что он друг мисс Роберты, — милостиво ответила она.
— Говорит! — повторил дворецкий донельзя зловещим тоном.
— На что вы намекаете, Симмонс?
— Прошу прощения, миледи, только я убежден, что этого молодого человека привели сюда некие преступные намерения. Томас доложил, что в его чемодане находился костюм для переодевания со всеми необходимыми принадлежностями.
— Для переодевания? Какого переодевания?
— Томас не был детально исчерпывающим, ваша милость, но, насколько я понял, речь идет об облике юного мальчугана. А только что, миледи, он наводил справки о времени отбытия молочного поезда.
— Молочного поезда!
— Далее, по словам Томаса, его явно ошарашило сообщение, что к обеду здесь ожидаются гости. По моему мнению, миледи, он намеревался сразу после обеда произвести то, что я именую быстрой обчисткой, и улизнуть на поезде девять пятьдесят семь. Присутствие гостей вынудило его изменить план, и он намерен произвести грабеж в глухой час ночи, а затем отбыть на молочном поезде.
— Симмонс!
— Таково мое мнение, ваша милость.
— Боже мой! Он же сказал мне, что Роберта приедет сегодня вечером. А она не приехала!
— Уловка, миледи, чтобы вызвать доверие.
— Симмонс! — сказала миледи, берясь за разрешение кризиса, как подобает сильной женщине, каковой она и являлась. — Сегодня ночью вам надлежит бдеть!
— С ружьем, миледи! — вскричал дворецкий с энтузиазмом заядлого охотника.
— Да, с ружьем. И если услышите, что он шастает по дому, незамедлительно разбудите меня.
— Будет исполнено, ваша милость.
— Вы, разумеется, должны соблюдать полную тишину.
— Будто мышка, ваша милость, — сказал Симмонс.
Тем временем Дадли в укромности Голубой комнаты уже некоторое время сожалел — и с каждым мгновением все горше, — что в столовой, всецело поглощенный своей бедой, он практически не съел ни кусочка. Мирная безмятежность Голубой комнаты успокоила его нервную систему, а вместе со спокойствием пришло озарение, что ему чертовски хочется есть. Было нечто мистическое в том, как судьба на протяжении этого дня раз за разом умудрялась лишать его положенной суточной порции белков и углеводов. Как ни изнывал он от голода, дожидаясь Бобби в «Кларидже», едва она появилась там, любовь тотчас отвлекла его от меню, и он ни на йоту не насытился. А с тех пор во рту у него не побывало ничего, кроме двух-трех крошек, которые он понудил себя проглотить за обеденным столом.
Дадли взглянул на свои часы. Время оказалось куда более поздним, чем он предполагал. И слишком поздним, чтобы он мог позвонить и попросить, чтобы ему принесли побольше бутербродов, — даже если предположить, что его статус в этом преотвратнейшем доме вообще дает ему право на бутерброды в неурочный час.
Он растянулся на кровати и попытался уснуть. Лакей доложил, что молочный поезд отходит в три пятнадцать, и он твердо решил воспользоваться им. Чем раньше он выберется из этого жуткого места, тем лучше. А пока ему требовалась пища. Любая пища. Весь его организм вибрировал, яростно требуя надлежащего подкрепления.
Несколько минут спустя стук в дверь оповестил леди Уикхем, напряженно ожидавшую у себя в спальне, что час пробил.
— Да? — прошептала она, беззвучно повернув ручку и высунув голову за дверь.
— Он, миледи, — шепнул из мрака голос Симмонса.
— Шастает?
— Да, миледи.
Невольная хозяйка Дадли была женщиной с характером и крайне решительной. Едва выйдя из детской, она приобщилась к лисьей травле и другим излюбленным развлечениям провинциальной аристократии, требующим физической закалки и твердости. И хотя охота на грабителей была ей несколько внове, леди Уикхем приступила к ней без малейших колебаний. Сделав знак дворецкому следовать за ней, она плотнее запахнула халат и волевым шагом вышла в коридор.
