Недостатка во всяческих звуках, чтобы вести ее к цели, не было. Продвижение Дадли из его комнаты в столовую, куда его манили плоды и сухарики на серванте, оказалось отнюдь не бесшумным. Он успел споткнуться о стул, а в тот момент, когда хозяйка дома и ее служитель начали спускаться по лестнице, он столкнулся с ширмой, опрокинул ее и как раз пытался высвободить ступню, которой нечаянно прорвал материю, когда негромкий голос произнес в вышине:
— Вы его видите, Симмонс?
— Да, миледи. Смутно, но вполне достаточно.
— Так пристрелите его, если он сделает еще хоть шаг.
— Будет исполнено, миледи.
Дадли высвободил ступню и в ужасе поглядел наверх.
— Послушайте! — произнес он дрожащим голосом. — Это же всего лишь я, знаете ли.
Холл внезапно залил яркий свет.
— Всего лишь я! — повторил Дадли лихорадочно. Колоссальное ружье в руках дворецкого заставило его температуру подскочить на три градуса.
— Что, — холодно вопросила леди Уикхем, — вы делаете тут, мистер Финч?
Мысль о щекотливости его положения уже терзала Дадли с нарастающей силой. Он был молодым человеком, свято почитавшим все светские условности, и понимал, что ситуация требует величайшей деликатности. Он отдавал себе отчет, насколько нетактичным со стороны гостя, для насыщения которого хозяйка дома лишь пару часов назад сервировала обильный банкет, было бы заявить указанной хозяйке, что голод понудил его рыскать по этому дому в поисках пищи. На мгновение он замер, облизывая губы, и тут на него снизошло нечто вроде вдохновения.
— Дело в том, — сказал он, — что я не могу уснуть, знаете ли.
— Возможно, — сказала леди Уикхем, — вам это удалось бы скорее, если бы вы легли в постель. Вы намереваетесь разгуливать по дому всю ночь?
— Нет-нет, ни в коем случае. Я не мог заснуть и подумал… э… что надо бы спуститься и посмотреть, не найду ли я чего-нибудь почитать, знаете ли.
— О, вам нужна какая-нибудь книга!
— Верно. Абсолютно верно. Книга. Вы не могли выразиться точнее.
— Я провожу вас в библиотеку.
Как ни сурово она осуждала этого негодяя, который тихой сапой внедрялся в чужие дома с целью грабежа, леди Уикхем чуть смягчилась при возникновении литературной темы. Она была неутомимой романисткой, и ей было приятно отдавать свои творения даже в самые гнусные руки. Введя Дадли в библиотеку, она зажгла свет и без колебаний направилась к третьей сверху полке возле камина. Выбрав один из стройного ряда томиков в ярких переплетах, она протянула его Дадли:
— Возможно, вам будет интересно.
Дадли с сомнением оглядел томик.
— Даже и не знаю, — возразил он. — Это ведь стряпня этого типчика Джорджа Мастермена.
— Ну и? — ледяным тоном произнесла леди Уикхем.
— Он же пишет жуткую жвачку, хотел я сказать. Вам не кажется?
— Нет, не кажется. Но возможно, на меня влияет то обстоятельство, что Джордж Мастермен — псевдоним, под которым я публикую свои романы.
Дадли заморгал.
— Публикуете, да? — забулькал он. — Значит, публикуете. Публикуете, значит. Ну, я хочу сказать… — Им овладело необоримое желание незамедлительно оказаться в другом месте. — Мне вот это подойдет, — сказал он, схватывая книгу с ближайшей полки. — Отлично подойдет. Огромнейшее спасибо. Спокойной ночи. То есть спасибо, спасибо. То есть спокойной ночи. Спокойной ночи.
Две пары глаз провожали его, пока он несся вверх по лестнице. Холодные и суровые глаза леди Уикхем, тоскливо жаждущие глаза Симмонса. Так редко обязанности дворецкого позволяли ему отдаться страсти к спортивной охоте, которая жила в нем с отрочества! Ныне ему лишь изредка выпадал случай пульнуть хотя бы в кролика, и вид удаляющегося Дадли вызвал у него сильное слюноотделение. Со вздохом он подавил мучительное разочарование.
— Вредный субъект, миледи, — сказал он.
— Сообразительный, — вынуждена была признать леди Уикхем.
— Низкий хитрец, миледи, — уточнил дворецкий. — Книга ему понадобилась! Уловка, и ничего больше.
— Продолжайте бдеть, Симмонс.
— Всеконечно, миледи.
Дадли сидел на кровати и отдувался. Ничего подобного с ним прежде никогда не случалось, и на какое-то время потребность в пище угасла в нем, сменившись более возвышенным страданием. Больше всего на свете он не терпел выглядеть последним идиотом, а все нервы в его теле твердили, что во время недавней беседы он, несомненно, выглядел самым последним из самых последних идиотов. Уныло уставившись в одну точку, он мысленно заново пережил каждое мгновение этой дьявольской сцены, и чем больше он анализировал свою роль в ней, тем безобразнее она ему представлялась. Он содрогался в агонии стыда. Его словно бы с ног до головы обдавало колючим жаром.
А потом — сначала чуть-чуть, но все усиливаясь и усиливаясь — голод вновь заявил о своих правах.
Дадли стиснул зубы. Необходимо было что-то предпринять, чтобы его утихомирить. Необходимо было так или иначе помочь духу восторжествовать над материей. Он поглядел на книгу, которую выхватил с полки, и впервые за эту ночь почувствовал, что Судьба ему улыбнулась. В библиотеке, несомненно забитой всяческой трухой, он с первого же захода сумел ухватить «Пешком по Европе» Марка Твена, книгу, которую не брал в руки с детства, но всегда намеревался перечитать. Именно та книга, которая поможет забыть о муках голода, пока этот молочный поезд не отойдет от платформы.
Он открыл ее наугад и был потрясен, обнаружив, в какой мере Судьба потешается над ним.
«Сейчас, когда я пишу эти строки (читал Дадли), меня преследует мысль, что я уже много месяцев не ел ничего питательного и сытного, но скоро-скоро я угощу себя обедом — скромным, в обществе только меня самого. Я выбрал несколько блюд и составил маленькое меню, которое отправлю домой с предшествующим пароходом, и меня с пылу с жару будет ждать следующее…»
Дадли пробрала холодная дрожь. На него нахлынули воспоминания детства, когда он впервые прочел то, что следовало за этой фразой. Вся страница врезалась ему в память, так как проштудировал он ее в школе, томясь от непреходящего волчьего аппетита и не имея средств приобретать что-нибудь в школьной лавочке для поддержания сил в промежутках между школьными трапезами. Читать ее и тогда было пыткой, ну а теперь, он знал, это будет пыткой вдвойне.
Ничто, твердо решил он, не заставит его читать дальше. Поэтому он тут же прочел:
Редис. Печеные яблоки со сливками.
Жареные устрицы, тушеные устрицы.
Лягушки.
Американский кофе с настоящими свежими сливками.
Американское сливочное масло.
Жареная курица по-южному.
Жаркое из вырезки.
Картофель по-саратогски.
Цыплята на вертеле по-американски.
У Дадли вырвался слабый стон. Он попытался закрыть книгу, но она отказалась закрываться. Он попытался отвести глаза от страницы, но они устремлялись к ней, как почтовые голуби к родной голубятне.
Ручьевая форель из Сьерры-Невады.
Озерная форель из Тахо.
Фаршированная баранья голова по-новоорлеански.
Миссисипский черный окунь.
Жаркое по-американски.
Жареная индейка по рецепту Дня благодарения.
Клюквенный соус. Сельдерей.
Жареная дикая индейка. Вальдшнеп.
Нырок по-балтиморски.
Степной тетерев по-иллинойcски.
Куропатки на вертеле по-миссурийсски.
Опоссум. Енот.
Грудинка с фасолью по-бостонски.
Грудинка с зеленью по-южному.
Дадли поднялся на ноги. Он не мог долее терпеть. Его предыдущая вылазка на поиски пищи давала не слишком благоприятные прогнозы на продолжение подобных попыток, однако настает час, когда человек перестает считаться с возможными помехами. Он снял ботинки и на цыпочках вышел из комнаты. По коридору, теперь залитому светом, ему навстречу двинулась такая знакомая фигура.
— Ну? — сказал Симмонс, дворецкий, поднимая ружье к плечу и любовно поглаживая пальцем спусковой крючок.
Дадли посмотрел на дворецкого, и сердце у него ушло в пятки.
— А! Наше вам, — сказал он.
— Что еще вам понадобилось?
— О… э… ничего.
— Марш назад в комнату!
— Знаете, вот что, милейший, — сказал Дадли, в отчаянии отправляя осмотрительность ко всем чертям. — Я умираю с голоду. Абсолютно умираю. Так по доброте душевной вы бы не смотались в кладовую или куда-нибудь там еще, не принесли бы мне парочку бутербродов?
— Марш назад в комнату, подлый пес! — прорычал Симмонс с такой страстностью, что Дадли, пошатываясь, отступил в указанную комнату просто от изумления. Он ни разу не слышал, чтобы дворецкие изъяснялись подобным образом. Он никак не предполагал, что они способны на такое.
Дадли надел ботинки и, шнуруя их, напряженно размышлял. В чем, собственно, спрашивал он себя, дело? Какая идея стоит за всем этим? То, что хозяйка дома, встревоженная шумом в ночи, могла призвать себе на помощь дворецкого с огнестрельным оружием, было еще понятно. Но зачем этому типчику понадобилось разбивать бивак у него под дверью? Ведь они же знают, что он друг дочери дома.
