глубже, чем Великая война. Бои шли почти на всей российской территории. Там
же, где их не было, всех молодых мужчин мобилизовали в Красную армию.
Кроме того, гражданская война была гораздо страшнее, чем война с Германией.
Белые, красные, зеленые – все проявляли неимоверную жестокость. Эпидемии
(девяносто процентов состава войск, дравшихся на юге России, переболело
тифом) и полная материальная разруха увеличивали ужасы войны. В литературе
гражданская война нашла широкое отражение и стала любимым материалом для
новой школы беллетристов. Мы говорим об этом в последней главе.
В результате поражения белых армий большое количество граждан России
оказалось за ее пределами. Надо считать, что политических беженцев или
эмигрантов было более миллиона, и так как среди них представители
образованных классов имелись в очень высокой пропорции, то совершенно
естественно возникла литература эмигрантов и для эмигрантов. С самого
1920 г. стали появляться русские издательства во всех временных и постоянных
центрах «Заграничной России»: Стокгольм, Берлин, Париж, Прага, Белград,
София, Варшава, Ревель, Харбин, Нью-Йорк – все внесли свою лепту в издание
русских книг. В 1922 г., когда Германия была самой дешевой страной Европы, в
Берлине был настоящий бум русского книгопечатания и там стали
публиковаться издания как для эмигрантского, так и для внутреннего
советского рынка.
Однако стабилизация марки и ужесточившаяся большевистская цензура,
которая фактически не впускает в Россию русских (и не только русских) книг,
напечатанных за границей, положили конец процветанию русских издателей в
Берлине. Только немногие удержались на поверхности. Теперь главным
культурным центром русской эмиграции стал Париж – соединяющий
сравнительную дешевизну жизни со всеми приманками западной цивилизации –
и Прага, где чехословацкое правительство открыло русский университет и
русские гимназии.
Число эмигрантов, в особенности принадлежащих к верхушке
интеллигенции, постоянно растет и получило значительное подкрепление в
150
1922–1923 гг., когда советское правительство выслало из России наиболее
«подозрительных» представителей интеллигенции. Основные имена
эмигрантского литературного мира: романисты – Куприн, Бунин, Арцыбашев,
Шмелев, Зайцев; юмористы – Тэффи и Аверченко; поэты – Бальмонт, Зинаида
Гиппиус, Марина Цветаева; Шестов, Мережковский, Бердяев, Булгаков,
Муратов, Алданов-Ландау, князь С. Волконский. В этот список не входят
многие писатели, которые живут или жили за границей, не отказываясь от
советского подданства и не отождествляя себя с белой эмиграцией.
В целом известные писатели, оказавшиеся за советской чертой, не
сохранили своей творческой энергии.
Отрыв от родной почвы – суровое испытание для писателя. И хотя Бунин и
другие продолжают писать достойные уважения произведения, русские
беллетристы мало что дали за пределами России. Худшее, что можно сказать об
эмигрантской литературе: у нее нет здорового подлеска; молодое поколение,
оказавшееся вне России, не выдвинуло ни одного заметного поэта или
прозаика.
С политической литературой (в широком смысле слова) происходит
обратное. Это естественно, потому что русская политическая и национальная
мысль только вне СССР может развиваться в условиях свободы печати,
необходимых для ее существования. Среди эмигрантов находится большое
число интересных политических писателей старшего (довоенного) поколения.
В их числе Бердяев и Струве (о которых я уже говорил); Шульгин (о
политических мемуарах которого пойдет речь в следующей главе); церковник и
монархист И. А. Ильин (один из интеллигентов, высланных в 1922 г.);
умеренный социалист Алданов-Ландау, о котором речь пойдет позже, как об
историческом романисте; эсер Бунаков-Фондаминский, самый интересный
представитель националистической демократии, и Федор Степун, пытающийся
примирить социализм и демократию с православной Церковью. Самый
интересный из них, вероятно, Григорий Ландау, автор Заката Европы
(развившегося из эссе, опубликованного в декабре 1914 г.), где он с точки
зрения позитивистской и научной социологии рассуждает об оскудении
европейской цивилизации в результате Великой войны и Версальского мира.
Но, главное, русская политическая мысль вне России не бесплодна, как
художественная литература, и самые интересные ее проявления исходят от
группы молодых людей, до революции безвестных; они называют себя
евразийцами. Евразийцы – крайние националисты, считающие, что Россия
особый культурный мир, отличающийся от Европы и от Азии, – откуда и их
имя. Их идеи частично идут от Данилевского и Леонтьева, но сами они – люди
отчетливо послереволюционной формации. Они принимают Великую
Революцию как непреложный факт – не без некоторой национальной гордости
за ее разрушительное величие, – но подчеркнуто осуждают ее «сознательную
злую волю, направленную против Бога и Его Церкви». Они церковники, но не
«богоискатели» – они стремятся черпать силу от религии, а не отдавать ей все
свои силы. Они практически реалисты и, возможно, оставят след в истории
скорее, чем в литературе. Движение евразийцев особенно значительно и
интересно тем, что оно, несомненно, отвечает некоторым важным тенденциям
внутри России. В литературе евразийцы пока ничем особенно не выделялись;
только один из них, князь Н. С. Трубецкой (сын философа, князя
С. Трубецкого), несмотря на свою склонность к эпатажу, является по-
настоящему одаренным памфлетистом. Его предисловие к русскому переводу
России во мгле Герберта Уэллса – шедевр уничтожающего сарказма.
151
В 1921 г., когда большевики начали свою недолго продержавшуюся
политику уступок, некоторые эмигранты (в основном из крайних
империалистов) сделали «открытие», что большевизм, хоть и интернационален
снаружи, но по сути империалистичен, и начали движение за возвращение на
родину. В результате этого движения, некоторое время субсидировавшегося
Советским правительством, несколько писателей (самый выдающийся из них
А. Н. Толстой) вернулись в Россию и приняли советское подданство. Но в
целом движение не имело успеха. Причиной этого была иллюзорность
советских уступок, но, главным образом, тот очевидный факт, что
сменовеховцы (названные по своей первой публикации Смена вех – отсылка к
Вехам Струве), за исключением профессора Устрялова, все как один были
платными агентами Москвы и не внушали уважения. В целом эмигранты
остались бескомпромиссно враждебными к коммунизму, и если когда и
произойдет слияние большевизма и национализма, оно пойдет не по тому пути,
который предлагали сменовеховцы.
4
Русская литература внутри России прошла, как и все в стране, через два
равных периода, между которыми пролегал НЭП (новая экономическая
политика). НЭП был провозглашен в 1921 г. и выразился в отказе от
строжайшего экономического коммунизма и в разрешении частной торговли,
которая до тех пор считалась преступным деянием, наказуемым зачастую
смертной казнью. В течение первого периода резкое усиление абсолютной
монополии государства в соединении с повсеместным политическим (и
экономическим) террором и полное разрушение железнодорожного сообщения
сделали жизнь в городах Советской России, особенно в Петербурге, такой
неописуемо ужасной, что попытки просто пересказать факты наталкиваются на
естественное недоверие – кажется невозможным, что человек мог прожить три-
четыре года в таком непрекращающемся кошмаре. В мою задачу не входит
