будто бы он остался на уровне этой логики. Но согласно третьему, решающему логическому уровню, логике Понятия, сами сущности само-полагаются в чистой позитивности, и они сами «предполагают» Бога как их изначальный источник, хотя к неотчужденному концу процесса они понимают, что окончательнейшее предположение – их собственное самополагание. Подобным образом сначала людям кажется, что они легитимируются государством как мистической, божественной реальностью, но со временем они понимают, что государство – нечто предположенное ими самими в самом акте полагания: государство, как капиталистический товар, является вымыслом, но как по праву замечает Жижек, оно не является иллюзией, скрывающей глубинную истину, но вымыслом, необходимым для человеческого гражданского существования. Единственный общий дом, который люди могут и должны населять, – дом понарошку.
Здесь Жижек наиболее проницателен – и это связано с самой сутью его проекта спасения субъекта посредством нигилистической версии материализма, на которую я уже указывал. Именно здесь его теория религии воплощает гегельянскую модификацию марксизма: религия не столько мета-иллюзия, скрывающая необходимые иллюзии Государства и товара, но скорее превичная необходимая человеческая иллюзия, позволяющая человеческой субъективности становиться, а затем, далее, необходимым иллюзиям Государства и рынка реализоваться[327]. Поскольку Жижек материалистически утверждает, что «все существующее» – материально определенные процессы, так что человек «есть» лишь тело и мозг, человеческое субъективное чувство свободного исключения из этого положения дел является воззванием к «не-всему», указывающим на контингентность самой материальной тотальности – на избыток по отношению к ее определенной логике улавливаемой, по утверждению Жижека, физической наукой на макро- и микро-пределах физической реальности. Я уже утверждал, что эту контингентность может также уловить повседневный опыт (как и Гегель). Отсылая к тому, как в квантовой физике одну и ту же реальность можно неопределенно описать в двух различных и взаимонесовместимых регистрах, Жижек пишет, как уже было сказано, о логике «параллакса», управляющей всей реальностью, за пределами опосредования[328]. Это явно соответствует его прочтению Гегеля с точки зрения окончательного полного разрыва между одной пустотой и множеством позитивных инстанциаций реальности, помимо неоднозначной несовместимости между ними.
Но все, на что он может здесь эмпирически сослаться, – имманентность этого феномена и невозможность науки, как по-настоящему однозначного дискурса, представить любое опосредование в, по-видимому, невозможной ситуации. Но для поэзии остается возможным заявить о своей способности различать и развивать парадоксальные опосредования и таким образом «спасать» реальность. Это цель науки, в некотором роде недоступная ей самой… что, возможно, поднимает вопрос о том, нужен ли нам некий новый вид «поэтической науки»[329]. Также телеологии остается возможным истолковывать феномены параллакса как свидетельство относительной нереальности конечности и того, как она в глубине своей поддерживается бесконечным. Конечная вещь может невозможным образом одновременно быть волной и частицей, потому что в своей глубочайшей внутренности, там где она перестает быть просто собой, она является и тем, и другим – а также ни одной из них. Точно так же у Николая Кузанского – мельчайшая конечная вещь совпадает с величайшей.
Таким образом, жижековское атеистическое прочтение «не-Всего» остается произвольным и выборочным, как он, возможно, признал бы сам. Но оно действительно является некой пародией теологической позиции, утверждающей, что люди созданы по образу Бога – и в этом лежит относительная серьезность нигилистического материализма в противовес англоязычному материалистическому материализму. Для обеих позиций – теологической и нигилистической – человеческая субъективность, странствующая по земле, как еще более отстраненной бродячей поверхности, на поверхности реальности находит нечто от ее онтологических глубин, перенося это за пределы простой материальной тверди, а иногда и противопоставляя найденную глубину этой тверди. В атеистическом варианте, представленном Жижеком, идея свободной рациональной субъективности, как лежащей «за пределами Всего», не может быть, во-первых, просто представленной и обжитой, так как даже подобные представление и обживание уже предполагают ее реальность.
Человечество является просто этим вымыслом, следовательно, оно не может осознанно положить ему начало, но оно должно всегда-уже его предполагать. Оно должно изначально возвести (а не проецировать, как у Фейербаха) эту субъективную реальность как Бога, как нечто реальное благодаря первичности по отношению к феноменальным явлениям. Только по прошествии времени оно может заново переприспособить эту необходимую иллюзию, увидев, что субъективность является лишь тем способом, которым человечество воспроизводит «не-Все», и само-вымышление его – единственное, что существует как человечество.
Гегель, а вслед на ним и Жижек, к тому же поняли, что изначальное отчуждение повторяется с имманентной точки зрения в случае христологии. Люди не могут для начала видовым образом вернуть себе субъективность или личность. Им следует сначала (сполна лишь в случае христианства, из-за чего именно оно является окончательной абсолютной истиной религии для Гегеля, Лакана и Жижека) увидеть Бога как личного, так что они должны рассмотреть одного почитаемого человека как полностью личного, с исключительным избытком (естественной, эстетической, этической и религиозной) жизни по отношению к закону в случае Иисуса Христа. (Хотя касательно того, требует ли это реальной историчности Христа в отличие от предполагаемой, Гегель не вполне ясен.) Даже чистую имманетность субъективности, как лишь человеческой, надлежит сначала предположить, поскольку субъективность как самонаправляющая и исключительная не может быть, по определению, всеобщей теорией, но только опытом, только конкретным утверждением кого-то, которое затем повторят другие, иначе. Должен существовать первый реальный человеческий субъект, и теория и реальность субъективности может только быть воспроизведением начал этой субъективности и продолжающейся интерсубъективной верности этому источнику. Именно поэтому предположение наивных атеистов о том, что Запад может оставить христологию или экклезиологию позади, заслуживает только иронического смеха. Жижек прав, считая, что в этом отношении Кьеркегор (в «Философских фрагментах») в значительной степени лишь продолжает работу Гегеля, хотя он не спрашивает (в отличие от Бадью), зачем нам предпочитать нигилистическую верность любому субъекту (Христу как жалкому, потерпевшему неудачу клоуну и т. д.) позитивной верности конкретности Христа, которая была, странным образом, как трагикомически-абсурдной, так и триумфально-великолепной. Если один конкретный человек необходим, чтобы положить начало субъективности в целом, как необходимой иллюзии субъективного (чтобы могло быть субъективное), то почему же этому началу не быть возможным только как истинной, парадигматической субъективности, соединяющей природу с воображением чего-то сверхъестественного? Этот вопрос, как поймет внимательный читатель, связан по касательной с моим предыдущим вопросом о том, как нигилистический материализм может объяснить феномен сознания.
Жижек наконец видит, что этот паттерн якобы-полагания-обращенного-в-предполагание имеет место в третий раз в случае Церкви и Государства. Сначала воображается, что посредством Церкви нам сообщается личность Христа, но позже мы видим, что мы все, в нашем непосредственном праве, являемся «сыновьями божьими». И снова предположения в своей иллюзорной форме нельзя избежать. Но в этом случае приоритеты индивидуального и всеобщего переворачиваются. Субъективность должна начинаться с единственного
