Боль почти тут же прошла, рука успокоилась, и пальцы стали послушными, как и прежде.
— Саша, — произнес он, чувствуя, как волосы дыбом встают у него на затылке от необъяснимого ощущения, что кто-то смотрит ему в спину. Саша оторвался от своих занятий, поднял глаза и взглянул куда-то мимо него, без прежней уверенности.
Петр медленно повернулся, почти не ощущая меча, который по-прежнему продолжал держать в руке, в сторону зарослей из кустов и деревьев, где соляной круг был еще разомкнут. Что-то, показавшееся ему огромным, взмыло прямо над ним и, тяжело взмахнув крыльями, улетело прочь.
— Что это было? — едва выдохнул он, отшатнувшись назад, и буквально в то же мгновенье вновь почувствовал присутствие Ивешки, столь неуловимо, что мог спутать его с обычным волнением сердца, прежде чем догадался, что именно означали его ощущения, слабые, как дуновение ветра или ночной шорох…
— Братец Ворон, — пробормотал Саша, стоявший сзади него, в то время как только что испытанные Петром ощущения присутствия Ивешки продолжали расти, становясь все более и более уверенным. Петр взглянул вверх и отчетливо увидел птицу на фоне посветлевшего неба, где уже проступали отблески первых солнечных лучей.
Ворон взмахнул крыльями и исчез за гребнем холма, в направлении, противоположном тому, где, как считал Петр, находилась Ивешка.
— Следуем за ним! — сказал Саша. — Это летающее созданье тоже принадлежит Ууламетсу. Ивешка наверняка сбилась со следа, но теперь она уже знает это и уже идет туда как может быстрее, но то же делает и водяной! Ради Бога, пошевеливайся!
Как не хотелось Петру расставаться с соляным кругом, но Саша заставил его сделать это, и Петр, сразу ощутив его волю, глубоко вздохнул и начал подъем по склону, скользя и спотыкаясь на старых листьях, чувствуя сзади себя присутствие Саши. Ивешка приближалась к ним: она тоже видела ворона, которого каким-то образом ей удалось вызвать сюда от самой реки, о чем Петр совершенно точно и без тени сомнений знал благодаря сашиному, а отнюдь не Ивешки, влиянию на него, но сейчас он не обижался на него за это, потому что тогда никто из них не смог бы выжить. Он первым поднялся на гребень холма и заскользил вниз по усыпанному старыми листьями обратному склону, где вновь виднелись стволы огромных деревьев. Его рука вновь болела, и, вступая в сумрачную темноту под густо переплетенные ветки, он вновь почувствовал беспричинный страх.
Саша догнал его в тот момент, когда боль стала уже невыносимой. С одной стороны их подгоняло присутствие Ивешки, а с другой, со стороны леса, окружавшего их плотным кольцом, и особенно прямо навстречу им, давило ощущение холодной враждебности.
— Ты в состоянии чувствовать это? — спросил Саша.
Петр кивнул, стараясь сохранять дыхание и следя за тем, чтобы пальцы все время были на рукоятке меча. То, что по его ощущениям находилось прямо перед ними, теперь уже не походило на присутствие водяного: ведь ощущения при встрече с ним были уже известны.
— Похоже на дым, — сказал он, когда ветер подул их сторону, и подумал, что никакой леший не стал бы разводить огонь в лесу. Он мечом раздвинул кусты и внимательно посмотрел в этом вызывавшем опасения направлении. Он услышал хлопанье крыльев: что-то внезапно пролетело над ними, задевая его лицо. Недалеко от них на низкой ветке уселся ворон: темным пятном выделяясь в темном сумраке леса…
Среди деревьев, прямо перед ними, появилась движущаяся белая фигура, рядом с которой был виден едва различимый серый силуэт.
— Учитель Ууламетс? — окликнул Саша из-за спины Петра.
— Кто велел вам оставлять лодку? — проворчала серая тень, приближалась к ним и размахивая рукой. — Проклятые дураки!
— Слова и голос явно принадлежат ему, — пробормотал Петр.
— Папа, — проговорила белая фигура голосом Ивешки. Она на мгновенье приостановилась, хватая Ууламетса за рукав и стараясь удержать его. — Не верь ему! Не верь ничему, что услышишь от них…
— Она лжет, — сказал Саша. Если бы здесь прямо сейчас все окружающее наполнилось бы волей колдовских желаний, Петр все равно не чувствовал бы ничего, кроме Ивешки, которая появилась из пространства сзади него, словно рванувшийся вперед хищник, словно вопль, разорвавший воздух…
Она была там, рядом с ним, стояла пригнувшись под веткой, не глядя ни на одного из них, и прошла прямо к Ууламетсу и к той Ивешке, которая стояла рядом со стариком…
— Нет, — воскликнуло это существо, поднимая руку, как если бы собиралось отодвинуть ее. Ууламетс тоже поднял свою руку, но Ивешка подошла к своей сопернице и отвела ее руку. Пальцы обеих рук едва коснулись друг друга. Затем, с такой быстротой, что Петр не смог даже уловить глазами подмену, одинокий белый призрак переместился на то место, где только что стояли два силуэта.
С криком:
— Нет! Будь ты проклята… — Ууламетс отскочил в сторону.
— Разумеется, проклята, — повторил за ним призрак-Ивешка, указывая вниз на свои ноги. — Ведь это твоя дочь, папа, это та самая твоя дочь, которую ты вызвал…
Внизу, там куда указывала рука призрака, был лежал лишь почерневший череп и поблескивающая кучка речных водорослей.
— Боже мой, — пробормотал Петр, когда Ууламетс отступил назад.
Ивешка жалобно продолжала:
— Я не могу подойти к тебе, папа. Ты не хочешь слушать меня…
Ууламетс отвернулся и, склонив голову, оперся рукой о дерево.
Петр продолжал стоять на том же месте, по-прежнему сжимая в руке меч, чувствуя, как изнутри его охватывает леденящий холод. Он все еще надеялся, что это была именно его Ивешка, которая выдержала это столкновение.
Затем, собираясь с мыслями, позвал:
— Малыш?
Почти мгновенно он почувствовал, как что-то прижалось к его ногам. Оно скулило и повизгивало, Бог знает по каким причинам.
Но ведь черный шар вернулся вместе с этой Ивешкой. Он всегда возвращался с тем, кто был известен для Петра.
— Я здесь, — продолжала, тем временем, Ивешка, не отступаясь от Ууламетса. — Папа?
Но старик не подавал никаких признаков, что слышит хоть слово.
— Папа, разве ты не можешь видеть меня?
Но Ууламетс не ответил и на это раз.
— Здесь твоя дочь, — сказал наконец Петр, возвращаясь в состояние равновесия. — Старик, она, на самом деле, настоящая. Это та, которая смогла уцелеть, и Малыш вернулся вместе с ней. Разве это не доказательство?
Ууламетс оттолкнулся от дерева и пошел прочь от них.
Тогда Саша вышел вперед и неожиданно издал странный предостерегающий звук. Его рука была поднята вверх, словно он стремился отразить чью-то невидимую атаку, во всяком случае так показалось Петру, который с тревогой наблюдал за ним, и они оба застыли на мгновенье: Саша от чего-то неожиданно случившегося с ним, а Петр от переполнивших его сомнений, что делать и с кем сражаться, пока Саша не уронил свою руку на правую руку Петра.
— Она… — начал было Саша, но тут же свалился Петру на шею и повис на нем, будто в одночасье лишился всех своих сил. — Бог… знает что, Петр…
Петр бросил встревоженный взгляд на Ивешку, которая выглядела совершенно бесстрастной, совсем-совсем холодной, и предположил, что за метаморфоза могла произойти: покупка была слишком дешевой, или попросту говоря, дочь Ууламетса могла найти сердце слишком хрупким товаром для того, чтобы владеть им, в конце концов.
Слава Богу, подумал Петр, что Саша все еще остался в здравом уме. Но мальчик наконец хоть что-то почувствовал и должен просить прощенья за то, что завел Петра в это место. Он должен поклясться, что никогда не захочет стать колдуном…
— Ничего не поделаешь, если таким уродился, — проговорил Петр, продолжая поддерживать мальчика, и осознавая, что сам Петр Кочевиков не верит в это, потому что если бы поверил, то должен был бы умереть именно, так как умер его отец, вместо того, чтобы умереть так, как он представлял себе это именно сейчас, и что было достаточно вероятным: он мог сделать свой выбор между призраком, лишенным сердца, или водяным, который намеревался закусить им на ужин, но ни в один из этих исходов он, признаться, по настоящему не верил. В этом, казалось, и была удача игрока.
Кто-то должен был похоронить останки, даже если сама Ивешка проявляла никакой заботы об этом, да и сам Ууламетс по-прежнему оставался у своего костра и не проявлял к ним никакого интереса. Поэтому Петр с помощью своего меча разрыхлил грязь и при свете туманного утра вместе с Сашей свалили в кучу мокрые листья и грязь, так как смогли, из уважения к приличиям.
Саша был все еще бледен, его руки, перепачканные землей и остатками старых листьев, были белыми как мел. Лишь обветренная на ветру кожа, придавала единственный живой оттенок его лицу.
Более того, он лишь изредка поднимал глаза, и если поднимал их, то с каким-то неясным выражением стыда, который действовал на внутреннее состояние Петра, так же как действовала на него Ивешка.
