— Гнозис не лучший защитник от демонов, месье, это не бог-заступник, не Умбар, Гнозис сам тот еще демон! Старые боги не такие, как новые… Они злы и своенравны, изворотливые обманщики… Они…
— Они истинны, как законы природы, изменчивы, как ее суть, и всесильны, как природа же, а Гнозис для меня и не бог вовсе, но друг, соратник и вечный спутник в блужданиях по страницах древних и пыльных томов! Его путь свел нас, по его воле мы здесь вместе, ради него я спускаюсь в эту нору… Ради него… И ради светлого будущего всего человечества! — в последних словах ученого уверенности было меньше.
Дейв лишь сплюнул и покачал головой. Когда Шарль присел на колени перед входом в нору, он отвернулся, но почти сразу же повернулся обратно: внутри себя Дейв чувствовал какую-то странную ответственность перед эти безумцем и его судьбой, сродни той, которую чувствовал перед Баскетом: подобным же образом материнским глазам причиняет боль смотреть, как любимый ребенок совершает очередную глупость, которая может стоить ему жизни, но мать все равно смотрит через силу и кричит, чтобы он перестал, предпринимает все возможное, чтобы уберечь его от опасности.
Между тем пролезть в нору на поверку оказалось гораздо сложнее, чем представлялось на первый взгляд. Время и неизвестный дикарь, оставивший предостережение на дереве, постарались сохранить то, что покоилось внутри. Дейв был прав, этот курган не стоило раскапывать, среди страниц прошлого есть настолько мрачные страницы, которые не следует открывать заново, подставляя лучам солнца старые и забытые раны, и все же Шарль, кажется, не понимал этого или не хотел понимать. Теперь читателю должно быть очевидно, что одержимость этого ученого имела много общего с религиозным фанатизмом, как и в случае иных истово верующих никакой аргумент, даже самый веский, не заставил бы Шарля отступиться от задуманного, если хотите посланного ему свыше его божественным покровителем провидения.
Несмотря на общую рассеянность и впечатление некоторый безалаберности, которое он производил на окружающих своим эксцентричным поведением, молодой Тюффон был крайне щепетилен в отдельных вопросах, имеющих для него особенную важность, тогда как в других вопросах неизменно казался полнейшим профаном. Это отнюдь не означало, впрочем, что он им был на самом деле. Ученый безупречно знал этикет, но не всегда следовал его многочисленным правилам в обращении с людьми, в том же, что касается обращения с книгами или своей научной деятельности, Шарль никогда не допускал ни малейших поблажек себе. Его бережное отношение к книгам переносилось и на собственные пальцы, ведь именно ими он переворачивал их страницы. Ногти его были всегда ухожены: подстрижены ножницами и доведены до толка пилочкой. Он не терпел под ними грязи, не был готов потратить и полчаса на то, чтобы поговорить со своими людьми о жизни, но был готов потратить целый час, если потребуется, на доведение ногтей до толка даже в условиях такой первобытной дикости, в которых находился сейчас.
Теперь же, опустившись на колени перед норой, Шарль принялся голыми руками расширять ее проход, позабыв совсем о том, что важно для него, но помня то, что важно для Гнозиса, — такова власть старых богов над адептами своей веры. Он впивался в землю всеми десятью пальцами, как граблями, и пяти минут не прошло, а проем был расширен достаточно для того, чтобы тощая фигура Шарля смогла в него проникнуть без каких-либо затруднений.
— Помогите-ка мне Дейв, будьте моим ассистентом на сегодня, мой дорогой друг, прошу вас! Будьте моим ассистентом, и я даю вам свое благородное слово, что по возвращению из экспедиции возьму вас к себе под опеку и воспитаю в вас видного столичного джентльмена и достойного гражданина! — воскликнул Шарль и, не дожидаясь ответа, углубился в зияющий провал норы. Глупец, — он не мог поручиться даже за собственную безопасность! При слове «столица» голубые глаза Дейва засияли, как сапфиры, еще не побывав там ни разу, он уже был ею очарован. К тому моменту, как молодой охотник подоспел к ученому и схватил его за лодыжки, Шарль по пояс ушел во тьму норы. Пролить свет на эту тайну было не так-то просто, лишь тонкий лучик солнца, чудом пробившийся сквозь огромную и плотную завесу кроны дуба, сумел протиснуться над спиной Шарля в темноту гробницы, а это, несомненно, была она.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Изначально просто звериная нора, позднее кто-то нашел ее и расширил, а после похоронил здесь труп товарища, возможно, рассчитывая потом за ним вернуться и перезахоронить повторно, на этот раз как следует. Мощные корни дуба поддерживали своды этого полурукотворного склепа, опускаясь живыми колонами до самого утрамбованного дна могилы. На нем лежали пожелтевшие от времени кости. Будь умерший затворником, добровольно ушедшим жить в этот лес, во многих регионах империи нашлись бы люди, готовые почитать его за святого. (Считается, что если кости от времени желтеют, то это позолота, — доказательство святости и мощи духа умершего в глазах бога смерти Некса.)
Дальше других костей лежал череп, мужской, зияя тьмой из провалов глазниц, как и вход в эту пещеру. Его затылок был раздроблен — давным-давно этого человека убили ударом топора в голову. Кости ладоней до сих пор сжимали страшное оружие — примитивный и внушительных размеров томагавк, голова которого было сделана из тазовой кости лошади, а топорище из бедренной, древний, но по-прежнему острый и, без сомнений, способный быть смертоносным оружием в умелых руках. Нет сомнений также и в том, что эти руки когда-то были очень умелыми в обращении с ним, раз уж не выпустили томагавк и после смерти. По всей вероятности, инструмент нелегкого воинского ремесла был вложен в окоченевшие пальцы покойника тем же неизвестным благодетелем, который его здесь и похоронил. Странное обстоятельство привлекло внимательный взор ученого: часть из костей, лежащих десятки, может быть, сотни лет на дне этой земляной ниши, не принадлежали найденному мертвецу. Это были сплошные клыки животных, черепа птиц и грызунов, ранее объединенные нитью, истлевшей от времени, в ожерелье, теперь лежащие случайной россыпью на сырой земле, — бесценный предмет религиозного культа, возможно, оберег, превратившийся в ненужный хлам со смертью носившего его и верившего в его мистическую силу человека.
Остатки этой очень личной для умершего вещи привлекли внимание ученого в не меньшей степени, чем и костяной томагавк: — из зоолога, ботаника и географа Шарль превратился в одночасье в археолога и антрополога, а спустя мгновение едва не умер здесь сам. Пренебрегая возгласами Дейва, раздающимися снаружи, неугомонный исследователь задвигал туловищем и тазом, забираясь еще глубже в могилу, чтобы иметь возможность отобрать томагавк у покойника. К несчастью для него, умерший воин сжимал рукоять топора слишком крепко, к тому же Шарль ни в коем случае не хотел повредить его кости, а потому довольно долго и осторожно возился с его пальцами, поочередно разжимая их тиски. Когда же наконец ему удалось освободить одну руку мертвеца от ее тяжелой ноши, не повредив существенно при этом, он на радостях поднял глаза и увидел желтый глаз с вертикальной линией зрачка, пристально взирающий на него из глазницы черепа покойника. Шарль вскрикнул и дернулся от испуга, этого хватило, чтобы Дейв, и так державший его силой одних только пальцев, от неожиданности выпустил лодыжки Шарля из рук, и тот полетел вниз. Теперь могила была братской, но едва ли Шарль и покойник когда-либо братались и даже будь он жив, этого никогда бы, наверное, не случилось. Между ученым и захороненным здесь дикарем был век в забвении и десятки тысяч миль, разделявших места их рождений и их культуры. Какое же расстояние разделит их могилы? Может ли быть так, что они поделят одну на двоих?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Голова Шарля находилась от черепа покойника всего в нескольких миллиметрах. Свалившись вниз он замер, вероятно, впервые в жизни столкнувшись с чем-то необъяснимым. Говорят, у страха большие глаза, — глаза худшего кошмара Шарля были змеиными! Именно гадюка нашла прибежище в скелете покойника, а не дух или призрак, которыми пугал его Дейв на поверхности. Смертельная опасность, в которой оказался молодой Тюффон, исходила от куда более прозаичного существа, нежели те, которым были посвящены его первые догадки. Когда же он услышал шипение, а продолговатая голова змеи показалась из зазора между челюстей дикарского черепа, мелькнув на свету, во всей красе своего предупреждающего окраса, в голове Шарля проскочила мысль: «Прощай, старина! Радуйся, ведь ты нашел, наконец, своего Дракона!» Он продолжил лежать неподвижно, не делая никаких движений ради продления срока своего существования, внезапно сократившегося на многие годы до считанных минут, если не секунд. Единственной надеждой Шарля было то, что желание Дейва спасти друга и благодетеля окажется сильнее насажденных его матерью предрассудков и суеверий.
