– В лес, Пушок, в лес! – истошно кричал Михаил, стоя на пороге.
Пушок сбил его с ног и за считанные секунды растерзал в клочья, а затем метнулся за поленницу.
Вбежавшие в дом автоматчики застыли в ужасе от увиденного. Воспользовавшись замешательством и теснотой помещения, Пушок одним ударом сбил всех троих с ног и, ведомый природным инстинктом, быстро щелкал челюстями, отделяя обалдевшие головы от автоматов.
Расправившись с преследователями, он выбежал из дому и скрылся из глаз в неизвестном направлении.
Подъехавшее подкрепление от вида кровавой расправы пришло в ужас, и жителей села выгнали в лес искать сбежавшего Пушка. Ни жители, ни, прочесавшие округу, автоматчики его не нашли. Не вернулся он и сам. Только стали долетать до Сергея с Тамарой слухи, что видели большую лохматую собаку ночью в местах, где недавно шли бои, обгладывающую человеческие останки. Дети не смогли простить Пушку предательство, израненная детская душа требовала мести.
Впрочем, рассказы о похождениях Пушка слушали они недолго. Пришедший немецкий офицер велел собраться и двигаться на станцию Любань. Там всех загнали в товарный вагон и повезли работать в Германию. Неизвестно, где бы они оказались, если бы не воздушный налет, разбомбивший поезд рядом с небольшим эстонским городком Кохтла-Ярве. Выживших после бомбежки, отвели работать на завод по производству сланцевого масла.
Вернулись в Сустье они только в начале пятидесятых. В доме, где они раньше жили, поселились чужие люди. Обивание порогов и кабинетов Исполкома не увенчалось успехом. Им сочувствовали, обещали помочь, но ничего не менялось. Сергей с Тамарой отправились работать на Ижорский завод, а мать поселилась во времянке рядом с домом.
Приезжали Сергей с Тамарой в родное Сустье только по выходным. Вскоре вернулся и Пушок. В один из приездов мама сказала кратко: «вернулся» и Сергей сразу понял, о ком идет речь. Сколько раз еще будучи ребенком, он проигрывал в мозгу эту встречу. Сколько раз он представлял себе, как размозжит этот череп, как будет бить, бить до тех пор, пока не превратит в кровавое месиво. Он подошел к поленнице и, выбрав дубинку побольше, направился к изгороди. Пушок лежал у забора, положив голову на лапы, прищурив желтые подслеповатые глаза. Сергей ухватил дубинку поудобнее.
– Что, пришел, трупоед, – процедил он сквозь зубы.
Пушок посмотрел тусклым взглядом и лениво повел ноздрями. Вдруг, глаза его зажглись изумрудным светом, и, подскочив на месте, он встал на все четыре лапы. От неожиданности, Сергей отпрянул назад. Перед ним стоял старый, облезлый, отощавший волк, с присохшим к позвоночнику животом, и радостно вилял хвостом. Зверь приоткрыл пасть и издавал звуки, нечто среднее между подтявкиванием и подскуливанием. Из полуоткрытого рта по обе стороны сползала густая, тягучая слюна. Словно промотанная кинопленка, перед глазами Сергея снова замелькали все эти годы: голод, скитания, лишения, утраты. Впервые за все это время горько-соленая слеза выкатилась из глаз и медленно поползла по впалой щеке. Дубинка выпала из рук Сергея, он повернулся к Пушку спиной и пошел обратно к дому, буркнув под нос:
– Идем.
Пушок медленно ковылял следом. Сергей зашел в дом и, не слова не говоря, взял алюминиевый таз и вылил в него остатки супа, потом отрезал два больших ломтя хлеба и покрошил. Выйдя за дверь, он поставил еду рядом с Пушком и смотрел как тот, словно изголодавшийся удав, за несколько глотков засосал содержимое тазика.
Вылизав посудину, Пушок поднял голову, сделал шаг в направлении Сергея, жалобно посмотрев, в надежде, что дадут еще.
– Лежать, – рявкнул Сергей и вернулся в дом.
Пушок послушно лег около двери, положив поседевшую голову на лапы.
Оккупировавшим дом жильцам соседство Пушка категорически не понравилось. Наверное, дурная слава о его прошлых подвигах добралась и до них. Вооружившись вилами, глава семьи осторожно приблизился к зверю. Пушек приподнял голову и оскалил свои пожелтевшие от времени, но все еще целые зубы. Бросив вилы, нападавший ретировался. Не прошло и недели, как жильцы исчезли в неизвестном направлении, даже позабыв попрощаться.
Мать снова перебралась в свой дом, а Пушок так и остался лежать там, где стоял его тазик, и где Сергей приказал лежать.
Спустя полгода, в конце зимы Сергея вызвали на проходную к телефону. Звонила мать. Всхлипывая в трубку, она сказала только одно слово «умер».
Он лежал все там же, поджав хвост и положив свою огромную голову на лапы.
– Был мороз, – оправдывалась мать, – я хотела загнать его в дом, но он не пошел, так и остался спать на снегу.
Сергей взял лопату и ушел в сторону леса. Маленький Миша никак не мог понять, почему в воскресенье, папа затемно ушел в лес долбить мерзлую землю, потом завернул волка в плащ-палатку и они все вместе с бабушкой, папой и тетей Тамарой повезли волка на санях. Почему этого зверя, который загрыз деда Мишу и про которого рассказывали всякие ужасы, называя фашистом, трое взрослых людей этим морозным зимним утром, заливаясь слезами, словно лучшего друга, зарывают в промерзшей земле. Он дергал их за руки, засыпая вопросами, а бабушка, вытирая слезы, сказала фразу, смысла которой он так до конца и не понял:
– Он же зверь.
Дрянь
Женщина открыла глаза и протерла ладонями, пытаясь разогнать остатки сна и осознать, где находился источник шума, разбудивший ее. «Пригрезилось или опять эта дрянь?», – подумала она. Выждав, когда глаза привыкнут к темноте, она встала и, пошатываясь, побрела по дому. «Где же она? Опять ведь втихаря гадит», – терзали смутные подозрения женщину. Она заметила слабую полоску света, пробивающегося из-под двери ванной. Подойдя ближе и приоткрыв дверь женщина ахнула: все ее вчерашние труды пошли насмарку. Вокруг свежевымытой ванной красовалась лужа. На раковине, скорчившись в предсмертных муках, лежал обезглавленный тюбик зубной пасты. Махровое полотенце, вероятно, упав в обморок от пережитых впечатлений, мокрой тряпкой распласталось на полу.
– Ах ты дрянь! – всхлипнула женщина, вытирая лужу, и поднимая с полу полотенце, – опять ведь все испортила! Где это проклятое чудовище? – она несколько минут постояла над раковиной, терзаясь раздумьями вымыть сейчас или отложить на «после праздника» и побрела искать несносное создание, устроившее в ванной погром. Но дрянь притихла и не подавала голос.
Вдруг женщина вздрогнула и замерла: мысль, словно отзвук ночного кошмара, острым ножом вонзилась ей в сердце: «Кулич! Кулич-то, я оставила на столе! – с ужасом вспомнила она, – не дай-то Бог!». И она со всех ног метнулась на кухню.
Боль заполнила ее душу. Ком подступил к горлу и рыдания сотрясали тело. Ее душа, уставшая от серости беспросветных будней и с надеждой ожидавшая праздник, страдала от очередной пакости дряни.
– Да за что же это наказание мне такое! – прошептали губы, женщина завыла, обхватив голову руками, – за какие такие грехи? Как же я теперь с этим к батюшке пойду! Срам-то какой!
– Ах ты дрянь, – вскрикнула она, обливаясь слезами над обкусанным боком, еще не освещенного, пасхального кулича. Слезы солеными ручейками стекали со щек, капая на разноцветную шелуху пасхальных яиц сквозь вырванных клок праздничной упаковки.
Рядом послышался подозрительный шумок, женщина повернула голову и увидела дрянь. Дрянь, как ни в чем не бывало, сидела на стуле, ехидно посматривая в ее сторону, сыто и довольно облизывалась.
– Да я сейчас тебя! – женщина замахнулась, чтобы, наконец, прибить эту гадину, но дрянь мгновенно вскочила и юркнула в комнату. С криком «убью» женщина кинулась за ней. Окна, занавешенные плотными шторами, не давали пробиться лучам утреннего солнца, и в полутьме маленькая дрянь затаилась. Рука привычным движением пошарила по стене в поисках выключателя. «Бжик», – сказала последняя лампочка, мигнула приветливо на прощанье и погасла.
«Нет, сегодня ты от меня не уйдешь!», – твердо решила женщина и направилась к тому месту, где стоял торшер. Но дрянь ловко прошмыгнула между ног и убежала. «Убью паршивку!», – кричала женщина и бежала следом.
А что она натворила в прихожей! Женщина глубоко вздохнула и застыла в ужасе. Ее руки плетьми повисли вдоль тела от бессилия что-либо изменить в увиденном хаосе. Она прикусила губу и застонала. Вещи попадали с вешалок, обувь сбилась кучкой на полке, на полу причудливыми кляксами красовались грязные разводы. Схватив с пола тряпку, она начала колотить дрянь, загоняя в угол, чтобы, наконец, прикончить это маленькое чудовище, безжалостно отравляющее жизнь. Но дрянь – это маленькое юркое создание, снова выскользнула у нее буквально из-под рук и вышмыгнула за дверь.
– Ты только мне еще попадись, – кричала ей вслед женщина, – увижу, задушу, дрянь!
