<…>
Оппозиция имеет ту же родовую черту, что и власть, причем слово «имеет» здесь двусмысленно, поскольку всех, кто действует в нынешнем политическом пространстве, объединяет не наличие определенных ценностей, принципов и целей, а отсутствие таковых. С властью все ясно: декларации отдельно, принципы отдельно. Но и у желающих быть оппозицией (конструктивной или непримиримой, принципиальной или ситуативной – неважно), как в советской столовой – только мухи и котлеты вместе. Деклараций много, но системообразующим, главнейшим фактором являются отношения с властью, с которой все ведут торг.
А качественные изменения в обществе могут произойти лишь с утверждением частной жизни, статуса частного лица как фундамента общественного и государственного устройства. Банально. Но только для цивилизованного мира. В России же осознанное стремление построить частное пространство, автономное от власти или оппозиции, – вещь невиданная. И общественные институты относятся к приватности не с меньшей опаской, чем институты властные. Порой даже с большей.
Именно потому, что частное лицо не представлено ни в политическом, ни в общественном пространстве, и сложилось то странное положение, которое иначе как институциональным кризисом не назовешь. Признаками его являются не только приватизация силовых и судебных структур некоторыми властными группировками, но и крайняя запутанность правовой системы в сферах экономической, финансовой, налоговой. Растущие претензии спецслужб и армии. Полное равнодушие лидеров политических партий к собственному электорату, о котором они вспоминают только накануне выборов.
<…>
Время от времени делаются попытки создать новый гражданский культ, новый стиль публичного поведения тех, кто считает себя истеблишментом. Пошловато, бездарно, без чувства и даже без особого пафоса – вот таков новый московский стиль. Первым проявлением этого стиля было утверждение год назад сталинского гимна.
<…>
Подданные тоталитарного государства отличаются от граждан свободных стран самоотчуждением от исторических событий, то есть отчуждением от истории. Власть просто потому, что она власть, эти события порождает, вынужденная по природе своей что-то решать, что-то делать, что-то совершать. И потому в обществе, сохраняющем элементы тоталитарной политической культуры, она часто оказывается объектом иррациональной критики, агрессивного неприятия. Это не отношение к политике – это отношение к истории. Тоталитаризм выработал особый тип людей – человека внеисторического, которого можно было бы назвать и доисторическим, поскольку некоторая первобытность присутствует в его поведении. Даже инстинкт самосохранения, даже свойственное всем животным стремление защитить свое потомство у такого человека развиты недостаточно – он убежден, что ни его самого, ни его близких ничто дурное не коснется. И порождено это не отсутствием интереса к политической и общественной жизни, а совсем другим – отсутствием частной жизни, осознанных частных интересов. Как раз политикой, причем планетарного масштаба, такой человек интересуется, но это подобно интересу к телесериалам.
А если у человека нет приватного пространства и приватного времени, то у него нет ни чувства истории, ни гражданской позиции, которые, в общем-то, суть одно и то же. Точнее всего это определил Анатолий Найман, рассуждавший о позиции частного (а потому неприятного) человека в тоталитарном государстве: «Не уходить из истории, не обращающей на тебя внимание, в затвор частной жизни, чего такая история и добивается, а, наоборот, навязываться ей тем же отношением к событиям своей частной жизни, что и к военным походам и мятежам».
Но это относится лишь к людям, переживающим свою жизнь событийно, то есть способным к установлению причинно-следственных связей, к рефлексии и к осознанному выбору, к ответственности перед самим собой. Только такие люди и составляют исторические нации. В России же конец прошлого века характеризуется совсем иным – институциализацией бессобытийности и протестом против исторического авторства, а значит и против приватности.
<…>
Под гражданским обществом российское обыденное сознание понимает некоторое объединение, возникающее в противостоянии государственной власти и только этим и скрепляемое. Но ведь такова – опять же в обыденном представлении – природа русской интеллигенции, не имеющей никакого другого способа самоидентификации и самоутверждения, кроме фронды (не оппозиции даже). Вот и получается, что русская интеллигенция стремилась и стремится заменить собой гражданское общество.
Между тем природа гражданского общества такова, что как раз власть для него имеет сугубо прикладное значение. Гражданское общество возникло не в противостоянии власти и конституируется не в оппозиции ей – для него первично частное, а не общее. Собственно, приватность как высшая ценность и делает общество гражданским, именно защита частного и составляет то общее дело, по которому так тосковали русские мыслители – как революционеры, так и консерваторы, граница между которыми в России всегда была зыбкой.
Гражданскому обществу власть не нужна, точнее сказать, оно появляется в результате отчуждения от власти. А вот власть, если она претендует на легитимность и социальную креативность, напротив, нуждается в том, чтобы общество было гражданским. И интерес этот чисто прикладной – только гражданское общество является управляемым, прозрачным и способным к переговорному процессу с властью.
<…>
Чего уж тут ломать голову над тем, кто и чего ради время от времени запускает в СМИ страшилки о грядущей смене правительства, переходе контроля над экономикой в руки спецслужб. И средство и цель у них одна – довести ситуацию в стране до того состояния, которое мы наблюдаем в Чечне и вокруг нее. Самая большая опасность, исходящая от закомплексованных силовиков и близких им политиков – это возможность вооруженного конфликта с Грузией.»
Так виделась ситуация в стране к 2002 году, когда произошло окончательное расставание с праволиберальными надеждами. Рубежом стала акция привластного молодежного движения «Идущие вместе», которая во многом копировала нацистское сожжение книг, хотя и была направлена только против одного писателя – Владимира Сорокина. Исторические параллели не смущали устроителей акции, скорее, вдохновляли. Именно тогда стало ясно, что с либеральными иллюзиями пора расставаться – новый политический режим будет совсем иным.
Подтверждения последовали очень скоро: дело ЮКОСа и постбесланская реформа. Преследование Ходорковского открыло эпоху рейдерских захватов и передела собственности, сделало очевидным, что частной собственности и свободного рынка в России нет. Что касается реформ после теракта в Беслане и сопровождавшей их риторики, то с этого стало очевидно переустройство государства с целью удержания на неопределенное время власти в руках одной группировки и одного человека. Сопровождалось это имперской риторикой. Все в целом это может быть названо приватизацией государства.
Никакого застоя
Политолог Игорь Жордан выделяет следующие этапы в формировании новой политической системы с сентября 2004 года (теракт в Беслане) до марта 2007 года (мюнхенская речь Путина)16:
•Реформа избирательной системы, уничтожение порога минимальной явки, запрет критики оппонентов, имитация демократических институтов.
•Принятие законов об экстремизме, приравнивающих критику властных институтов и людей во власти к экстремизму и терроризму, а также закона, дающего право российским спецслужбам ликвидировать террористов и экстремистов независимо от их местопребывания.
•Возникновение нацпроектов, которые свелись к увеличению финансирования ряда социально значимых отраслей и к усилению коррупции. Фактический подкуп занятых в бюджетной сфере.
•Создание госкорпораций как системы отраслевого государственного контроля при финансовой непрозрачности самих корпораций.
•Создание частных войск Газпрома и Транснефти как силового резерва власти.
•Прошедшее почти незамеченным (а зря) расширение пограничных зон, иногда в несколько раз, в результате чего под прямым контролем ФСБ оказались почти все месторождения нефти и газа. Въезд в эти зоны требует специального разрешения ФСБ.
В 2012 году русский Forbes опубликовал подробную историю законотворческой деятельности Кремля, начиная с 2000 года, когда был принят закон об изменении принципа формирования Совета Федерации17. Планомерно и методично в России выстраивалась новая система власти, изолировавшая ее от населения, которое полностью поддерживало такое разделение труда. Последовательно принимавшиеся законы изменили российскую политическую систему: судебную власть, партийную систему, избирательную систему, институт президентства. Законы, принятые после публикации этого обзора, поставили крест на свободе собраний и свободе слова, превратили НКО в иностранных агентов, свели к минимуму участие иностранного капитала на медиа-рынке.
