— А эти пони входят в сделку?
— Ох, я и забыла сказать: Ребекка — лошадница, — прощебетала Венди.
— Прекрасно. Давайте посмотрим конюшни и загоны, хотите? — предложила я.
Ну послушайте, как могла Венди про такое промолчать? Самое ценное в поместье — дорогущий загон для лошадей, устроенный Лейтонами, и отремонтированная ими конюшня. Хотя цифры продаж у Венди поразительно высокие, не понимаю, как она вообще ухитряется продавать.
Сыновья Ребекки гонялись друг за дружкой по комнатам, когда она позвала их:
— Мальчики. Пойдемте, посмотрим пони.
Дети сбежали по лестнице, и мы все вместе вышли через заднюю дверь.
Когда мы двигались по направлению к конюшне, рядом с нами затормозил на своем пикапе Фрэнк Гет-челл, смотритель.
Фрэнк — старый хиппи, невысокий и коренастый. Он собирает седые волосы в конский хвост, но его загорелый, потрепанный скальп лысеет. Скоро нечего будет собирать. Фрэнк постоянно ходит в драных джинсах и старых ковбойских сапогах. Пузо он прикрывает фланелевой рубашкой.
— Привет, Фрэнки, — поздоровалась я.
— Салют, Хил, — ответил Фрэнк. Он искоса взглянул на Ребекку и детей, потом снова уставился прямо перед собой. Фрэнки Гетчелл чувствует себя неловко рядом с незнакомыми.
— Фрэнк, с Венди ты знаком, а это Ребекка Макаллистер и ее сыновья. Она собирается посмотреть конюшню.
— Могу подвезти, если хотите, — пробормотал Фрэнк, не поворачивая головы. — У нас две беременные кобылы, и чую, что одна ночью ожеребилась.
Даже Венди, которая в жизни не сидела на лошади, взвизгнула от восторга, что сможет увидеть новорожденного жеребеночка.
— Мама, можно, мы в кузов? — спросил Лайам.
— Нет, маленький, это опасно, — сказала Венди.
Но Ребекка пожала плечами.
— Я в детстве всегда ездила в кузове пикапа на ферме у дедушки. Вы не против, Фрэнк?
— Им так и так придется в кузове ехать — мы вчетвером еле в кабину влезем, — хмуро ответил Фрэнк. Я поняла, что он уже жалеет о своем предложении; лучше бы мы пошли пешком. Мальчики радостно завизжали, когда Ребекка открыла задний борт, забрались в кузов и, путаясь в канатах и обрезках досок, уселись рядом с ловушкой для омаров. Ребекка, Венди и я втиснулись в грязную кабину грузовика Фрэнка, и мы поехали мимо конюшни на луг на вершине холма. С этого луга действи-тельно открывался лучший вид в Венловере. Я уже и забыла об этом — ведь я была здесь последний раз в детстве.
Ребекка молчала, пока мы ходили по дому, но сейчас, предвкушая встречу с пони, она оживилась и пыталась разговорить бедного Фрэнка.
— Это уэльские пони?
— Ага, в основном, — пробормотал Фрэнк. Он зыркнул в зеркало заднего вида и высунулся из окна. — Эй, ребята, сядьте на место. Не свешивайтесь за борт.
— Мой дедушка разводил английских чистокровных в Вирджинии, — сказала Ребекка. Она ждала от Фрэнки ответа.
Я понимала, что не дождется, и тут же спросила:
— В самом деле?
— А кобылы живут на воздухе, даже жеребые? — спросила Ребекка.
— Ага, — хмыкнул Фрэнки. Мы наехали на пару рытвин, и Фрэнк сбавил скорость, снова взглянув на мальчиков в зеркало.
— Дедушка считал, что позволять кобылам рожать в поле — здоровее всего. Другие заводчики говорили, что он рискует. Это были скаковые лошади, и некоторые жеребята стоили целое состояние… О, какой миленький табун!
Мы затормозили на большом лугу. Фрэнк поставил машину у ворот, и Ребекка, едва выйдя из кабины, воскликнула:
— Вот! — Она показала на маленького черного жеребенка, который лежал в дальнем углу, уткнувшись носом в траву. Серая кобыла стояла рядом, охраняя его. Мальчики выскочили из кузова, и Ребекка инстинктивно шагнула им навстречу.
— На луг к пони не выходить, — строго заявила она. — Поняли?
— …твою мать! — рявкнул Фрэнк; Венди ахнула и с тревогой посмотрела на мальчиков. Фрэнк вдогонку пробормотал еще серию совершенно непечатных ругательств. Я прекрасно знаю Фрэнка и никогда не слышала, чтобы он так выражался. Я тоже взглянула на Ребекку и мальчиков, отметив озорной блеск в глазах детей. Ребекка прикусила губу, стараясь не улыбнуться. Фрэнк распахнул ворота и потопал по лугу. Ребекка снова велела мальчикам ждать за забором, с Венди. После короткого колебания, мы с ней вошли на луг, и Ребекка аккуратно заперла ворота. Трава промокла от росы. Ребекка шла в легких босоножках, но, казалось, не обращала внимания.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И… что не так, Фрэнки? — спросила я.
— Что не так? То, что это не ее жеребенок. Эту кобылу в этом году не покрывали.
Фрэнк оглядел табун в дюжину пони и застонал; тут и мы увидели. Маленькая черная кобыла, вся взмыленная, бешено наступала на серую; оставалось всего несколько футов, когда серая навострила уши и лягнула черную — у той шея и бока были в крови, хлещущей из множества ран.
Фрэнк перелез через забор и достал из кузова машины пару уздечек и веревку.
— Серая тут за вожака. У нее уже было несколько жеребят, но в этом году ее не стали покрывать — слишком буйная. И сама буйная, и приносила злобных жеребят. Один из них лягнул меня в живот несколько месяцев назад, — сказал Фрэнк, Он постоял, что-то соображая.
— То есть она украла чужого жеребеночка — спросила Венди из-за забора. — Это просто… ужасно Послушайте, Фрэнк, лучше отдать ребенка настоящей матери, — крикнула она, и я увидела, каким взглядом ответил ей Фрэнк. У бедной черной кобылы тяжело ходили бока. С ее сосков капало молоко. Фрэнк двинулся к серой, но когда та заметила его приближение, то заставила жеребенка встать на ноги и погнала к дальнему концу пастбища.
Ребекка спросила:
— В машине есть зерно?
— В машине нет, но я тоже об этом подумал. Съезжу, возьму в конюшне, — ответил Фрэнк.
— Оставьте мне одну уздечку, я поймаю мать, — сказала Ребекка. — Не надо ей ходить за жеребенком. Она совсем обессилела.
— Спасибо. — Фрэнк протянул Ребекке уздечку и повод, запрыгнул в машину и понесся к конюшне. Мальчики и Венди сидели на паре больших валунов у самого забора.
Ребекка, держа уздечку и веревку за спиной, приближалась к черной кобыле, отодвигая прочь пони, загораживавших дорогу.
— Тпру, мама, — сказала Ребекка напевно. Она почмокала губами, отгоняя остальных пони. — Ш-ш-ш, мамуля, ш-ш-ш.
Оказавшись почти вплотную к истощенной кобыле, Ребекка набросила ей на шею повод. Кобыла покорно опустила голову, позволив надеть уздечку.
— Осторожно, Ребекка, ваши туфельки! Вот бедняжка, — сказала Венди. — Я и не представляла, что лошади могут быть так… жестоки.
Ребекка гладила шею кобылы и пробегала рукой по спине, ласково гладя места вокруг укусов. Голова лошади свесилась почти до земли. У нее между задних ног еще свешивались остатки последа.
— Тише, мамуля, — повторяла Ребекка. — Тише.
Вернулся Фрэнк; он сумел отманить серую от жеребенка ведром зерна и поймать ее, но к этому моменту черная — настоящая мать — легла. Родовая травма, а потом борьба оказались непосильной ношей. Голова черной лежала на земле. Глаза потускнели.
— Фрэнк! — крикнула Ребекка. Она пыталась заставить кобылу встать на ноги, причмокивая и тыкая мыском маленькой туфельки в лошадиный круп.
Черт, Хильди, подержишь? — спросил Фрэнк, кивком указывая на уже взнузданную серую, которая щипала траву как ни в чем не бывало. — Она может сорваться, когда мы отведем жеребенка к маме. Если дернется, врежь ей как следует поводом. Как следует!
Я взяла повод из рук Фрэнка и смотрела, как он помчался к черной, лежащей всего в десяти футах от своего жеребенка.
Фрэнк ткнул кобылу в бок сапогом.
— Но! Но! Поднимайся, тупая корова.
— Погодите, — сказала Ребекка и зашагала к жеребенку, который тоже улегся, обессиленный, всего в нескольких футах. Ребекка провела своими маленькими ладонями по всему жеребенку — под хвостом и между ног, где он был совсем еще сырой, и по кровавой пуповине, которая лежала рядом на мокрой траве, как бледная, блестящая змея. Потом зашагала к кобыле и сунула руки ей под нос — на долю секунды, клянусь, — и колдовство подействовало.
