Я навострил уши, прислушиваясь к совещанию Дирекции. Как я понял, на повестке дня стояло два основных вопроса, причем Мадам решительно защищала мои интересы, а Второй колебался между за и против. Три собаки в одном доме — не слишком ли это много? И как я уживусь со всеми остальными? Второй намекнул, что не худо бы найти моего прежнего хозяина, но Мадам в ответ на это произнесла прочувствованную речь о жестоком обращении, неадекватной кормежке и отсутствии спального места. Затем она перешла к замечаниям более личного характера и обратила внимание Второго на мои болячки, выпирающие кости и вообще бедственное состояние, а закончила горячим призывом спасти несчастное животное и окружить его заботой и лаской. Ее слова казались мне чудесной музыкой — я пододвинулся поближе и прижался к ее ноге, демонстрируя полную солидарность.
В конце концов она победила — жены обычно побеждают, как я узнал позже, — и меня оставили на испытательный срок. Я отлично понимал, что это такое. Надо всего лишь избегать неприятностей, быть любезным с двумя суками, постараться понравиться Второму — и тогда меня оставят.
Так ясно, словно это было вчера, я помню, как радостно катался по траве, впервые за несколько недель наевшись до отвала. Дирекция наблюдала за мной с порога, а солнце ласково грело мне живот. В мире царила чудесная гармония. Какой незабываемый момент!
Ночные маневры и знакомство с гигиеной
Остаток дня только подтвердил первое впечатление, и я начал верить, что жизнь наконец-то повернулась ко мне солнечной стороной. После полудня по бегущей позади дома тропинке мы отправились прогуляться в лес, и я впервые взглянул на него другими глазами. Оказалось, что лес — это совсем неплохое местечко, когда используешь его для прогулок, а не для жизни. В нем имелся богатый выбор деревьев, множество забавных мелких существ, в панике разбегавшихся при моем появлении, а из подлеска то и дело доносились интригующие звуки и шорохи. Я даже набрел на хорошо выдержанный трупик голубя и от души покатался на нем, уделяя особое внимание труднодоступным участкам за ушами и на загривке. В целом очень приятное место, хотя жить тут я, конечно, не хотел бы. И кажется, в этом больше не было необходимости.
Мы вернулись домой, и меня еще раз накормили. Я не привык к такому количеству еды, а потому после обеда, с трудом переставляя ноги, забрался под стол и устроил себе сиесту, используя плюшевую Лабрадоршу вместо подушки. Когда я проснулся, уже стемнело. Дирекция шепотом обсуждала что-то в углу — надо полагать, радовались счастливому случаю, приведшему меня в их дом.
Я навострил уши, а когда вник в суть разговора, расстроился. Они решали, где я буду спать, зачем-то приплели к этому аромат дохлого голубя и, похоже, не собирались оставлять меня в доме на ночь. Высказывалось даже нелепое предположение, что ночью у меня может возникнуть желание вернуться на прежнее место жительства. Странные люди! Кажется, я вполне ясно дал им понять, что хочу остаться под столом и прошу меня не беспокоить, и тем не менее меня бестактно вытолкали из дома и отвели в сарай.
Справедливости ради следует признать, что там было совсем неплохо, во всяком случае гораздо лучше, чем в лесу: мне выдали толстое одеяло и миску с водой, угостили на ночь галетой, погладили по голове и пожелали спокойной ночи — но все-таки это был не дом. А я-то мечтал спать в доме, положив голову на толстую Лабрадоршу, и чувствовать себя полноправным членом семьи.
Однако этой ночью моей мечте определенно не суждено было осуществиться. Огни в доме погасли, а я через открытую дверь моего скромного жилища наблюдал за звездами и, как это принято в подобные минуты, размышлял о странных превратностях судьбы. О взлетах и падениях, о счастье, таком близком и все-таки таком далеком, о своей жизни, похожей на лоскутное одеяло, ну и так далее. Интересно, как бы в подобных обстоятельствах поступил Пруст? Наверняка стал бы плакать и звать маму. Правда, ему никогда не пришлось бы ночевать в сарае. Насколько я помню, он постоянно жил в доме.
На всякий случай я пару раз тоскливо взвыл, закончил выступление жалобным, всхлипывающим вибрато и стал ждать, не зажжется ли в доме свет. Он зажегся, и Дирекция в полном составе явилась в сарай, дабы проверить, не подвергся ли я нападению хищной полевой мыши. Как только они обнаружили, что я жив, здоров и исполнен решимости последовать за ними в дом, сочувствие сменилось холодностью и мне пришлось выслушать несколько резких слов.
Бывают ситуации, когда спорить бессмысленно — я слышал, что это касается переговоров с юристами и сантехниками, — и, похоже, сейчас я оказался в одной из них. Я испустил тяжелый вздох — хотя мои вздохи — это истинные произведения искусства, протяжные, тоскливые и бесконечно трогательные, — он не возымел на Дирекцию никакого действия. Два каменных сердца поплотнее закутались в свои халаты и ушли, оставив меня в полном одиночестве. Засыпая, я все еще размышлял над тем, как бы мне подоходчивее объяснить им, какую ошибку они совершают.
Говорят, что утро вечера мудренее, и это совершенно верно. Причина в том, что всю ночь ваше подсознание продолжает работать над проблемой, а утром — voila — вы получаете готовое решение. Именно так вышло и со мной. Когда я проснулся, у меня уже был план.
Накануне я очевидно совершил ошибку, сильно переоценив человеческий интеллект. В целом они бывают довольно смышлеными и даже сумели изобрести такие полезные вещи, как бараньи котлеты и центральное отопление, но при этом большинство людей совершенно невосприимчивы к нюансам. Тонкие намеки, дипломатичные недомолвки и скрытый подтекст влетают у них в одно ухо и тут же вылетают в другое, а в результате человека и собаку разделяет стена непонимания. Именно так и случилось в отношениях между мной и Дирекцией. Люди-то они, кажется, добрые, но, к сожалению, не слишком сообразительные. Надо будет объяснить им все попонятнее, но при этом нельзя забывать о такте. Излишняя прямота может привести к печальным результатам и слезам, как довелось узнать одному моему знакомому бультерьеру, который стал грызть мебель, потому что ему показалось, что его не любят. Нет, деликатность — вещь очень полезная, и, я думаю, вы согласитесь, что мой план мог считаться образцом хитроумия и тонкого расчета.
Когда я вышел из своего будуара и потянулся, в воздухе еще царила приятная прохлада. Легкий ветерок принес к нам во двор интересный букет ароматов от соседей. Я различил в нем незнакомый собачий дух, а также дразнящий запах живых куриц и тут же решил, что нанесу им визит, как только разберусь с домашними делами. Курицы хороши тем, что служат источником одновременно спортивных и гастрономических удовольствий. Они ужасно потешно кудахчут и улепетывают, когда их преследуешь, и оказываются очень вкусными, как только избавишься от перьев. Очень полезная птица, в отличие от всех прочих.
Вспомнив о плане, я подошел к дому и прислушался. Внутри стояла полная тишина, а ставни были еще закрыты. Я решил, что лаять в такой ситуации не стоит, и вместо этого начал деликатно скрести когтями дверь. Мне потребовалось несколько минут, чтобы разбудить двух сук, которым, кстати, давно пора было бы проснуться, но наконец они подняли головы и заголосили, будто две распевающиеся оперные дивы, чего я и добивался. Их обвинят в том, что они взбаламутили весь дом, откроют дверь и сразу же увидят меня — скромного и молчаливого, золото, а не собаку.
Скоро дверь распахнулась, и из нее сначала вылетели две взбудораженные старушки, а потом, щурясь на утреннее солнце, показалась и заспанная Дирекция. Первый этап плана был успешно завершен. Убедившись, что все смотрят на меня, я отправился в сарай, взял в зубы свою подстилку и поволок ее к дверям, не забывая энергично мотать хвостом. Ну уж если это не убедит их в серьезности моего намерения поселиться в доме, думал я, то даже не знаю, как с ними разговаривать. На всякий случай я приблизился к Мадам, осторожно взял ее руку в зубы и потянул ее к дому, издавая при этом негромкие, увещевающие звуки. Когда мы перешли через порог, я выпустил руку, уселся под столом — спина прямая, лапы вместе, голова набок, как подобает благородному, воспитанному псу, — и стал ждать результатов.
Они оба опустились передо мной на корточки, и я выдал еще серию приглушенных, деликатных повизгиваний. Мне показалось, что они уже готовы уступить, но тут Мадам сморщила нос и произнесла незнакомое мне тогда слово toilettage[6]. По неведению и наивности я решил, что, возможно, это имя ее свекрови или название какого-нибудь экзотического собачьего корма, и потому продолжал спокойно сидеть, стараясь всем своим видом выражать радость и преданность. В свете последовавших за этим событий стало ясно, что лучше бы мне было держаться от Дирекции подальше до тех пор, пока из загривка не выветрится запах дохлого голубя, но все мы крепки задним умом.
