Ко мне пристала какая-то кожная зараза. Скорее всего, это была обыкновенная чесотка. По заключению полкового фельдшера комитет дал мне месячный отпуск для лечения в домашних условиях. Получил на руки соответствующий документ и поехал на родину.
Дома меня довольно быстро вылечила местная бабка-знахарка. Мазала тело дегтем, велела через день мыться-париться в бане, а распаренную кожу натирать каким-то травяным настоем.
В отпуске помог отцу подправить кое-какие домашние постройки, участвовал в дележе пахотных земель (бродили с меркой-треуголкой по глубокому снегу) и сенокосов, готовили к посевной инвентарь, чинили сбрую. Помещичьих земель в нашем краю не было, поэтому при дележе хозяйствам оставляли в основном те поля, которые были отбиты у леса и обрабатывались раньше. Только учитывали количество едоков в семьях. Нуждающимся наделы увеличили, у кого оказалась лишняя по общинной норме земля – урезали. Больших конфликтов процедура межевания полей не вызвала. А вот о сенокосах споров было много. Решили эту проблему только путем жеребьевки. Кому что выпадет – луговые ли угодья, лесные ли, болотные ли – тем и довольствуйся. Позже ради справедливости такие жеребьевки проводились не один раз.
В Христофорово мне принесли письмо от земляка-сослуживца. Он советовал в полк не возвращаться, а чтобы не сочли дезертиром, заявить о себе и своем документе властям в Сольвычегодске. От полка, по его словам, остались только те, кому больше некуда было деваться, и сам земляк обещал вскорости вернуться домой. Я поехал в Сольвычегодск, и здесь в бывшем ведомстве воинского начальника мне оформили долгосрочный отпуск.
– Иди, живи пока дома. Потребуешься – вызовем. Если надумаешь куда выезжать из волости, поставишь нас в известность, – сказали мне и выдали листок с печатью об отпуске.
На этом моя служба в старой русской армии закончилась. Мое офицерское обмундирование без знаков различия Ольга отчистила, отгладила и прибрала в сундук. По-настоящему занялись с отцом своим хозяйством. Пахали, сеяли. Всей семьей уезжали косить траву, брали с собой и малых ребятишек. Сена заготовили вдоволь.
В июле меня вызвали в Сольвычегодский уездный военный комиссариат. Название учреждения было для меня новым, настораживало. Весной вместе со многими мужиками волости меня по мобилизации не призвали, вспомнили пребывание в офицерах? Вместе со мной был вызван еще один прапорщик, тоже семейный крестьянин, по фамилии Башлыков. Его беспокоили похожие мысли. К бывшим офицерам органы рабоче-крестьянской власти относились в то время с подозрением.
В военкомате с каждым из нас долго беседовали, подробно расспросили и записали сведения о службе, о семьях, о хозяйстве. Интересовались и нашими военными знаниями. Отпуская нас домой, говоривший с нами работник предупредил: «Подгоняйте дела в своих хозяйствах да готовьтесь в Красную Армию. Командиры нам нужны».
Не скажу, что меня обрадовала перспектива нового призыва. Моя крестьянская натура была сильнее сложившейся в стране политической обстановки. Тянуло больше к земле, чем к винтовке. Не хотелось расставаться с Ольгой и с сыновьями. В то же время я принял близко к сердцу разъяснения работника военкомата о задачах Красной Армии. Не мирился в душе с тем, что в Россию могут возвратиться старые порядки. Особенно возмущало появление на севере страны и в других местах вооруженных интервентов из-за границы. Понимал, что за новую жизнь придется воевать.
На Южном фронте
В сентябре 1918 года меня призвали в Красную Армию.
Положение Советской Республики было в то время очень тяжелое. В наших отгороженных от мира лесами и болотами деревнях люди гадали, удержится ли правительство Ленина в Москве, сохранится ли в стране власть Советов. О радио тогда не имели понятия и в Сольвычегодске. Газеты приходили с большим опозданием. Поэтому мы не сразу узнавали, что делается на Восточном и Южном фронтах, но о положении на севере знал в те дни, наверное, каждый крестьянин нашей волости. Знал он не столько по газетам, сколько от народной молвы. Слухи порой забегали даже вперед событий, пугающе сгущали действительность, порождали панические настроения.
Мы знали, что летом на Кольском полуострове высадился иностранный десант и после захвата Мурманска начал наступление к Архангельску. Знали, что захватившие Архангельск «заморские войска» продвигаются вдоль железной дороги на юг и дошли до станции Обозерской, что другой клин иностранцев вместе с отрядами белогвардейцев направлен вверх по Северной Двине и достигает устья Ваги. Нависла угроза потери расположенного рядом с Сольвычегодском Котласа.
В военкомате нам объяснили обстановку подробнее. Оказалось, что и на железной дороге и на Двине враги остановлены. Спешно созданная и вооруженная группировка на речных пароходах под командованием большевика-рабочего Виноградова задержала продвижение вражеских судов. Сам Виноградов погиб в бою.
Сольвычегодский уездный комиссариат проводил призыв военнообязанных в Красную Армию. Кадровых частей в городе не было, подразделения создавались, как говорится, «на голом месте». Новобранцев, которые раньше не служили в армии, зачисляли в запасной батальон, где они перед отправкой в части должны были пройти кратковременную военную подготовку. Под казарму для этого батальона использовали помещения старинного Введенского монастыря в центре города. Батальоном командовал мой знакомый, капитан старой армии П. Л. Круковский. А мне было приказано срочно сформировать для отправки на фронт маршевую роту из бывших солдат и унтер-офицеров. Если в запасной батальон шли ребята в возрасте от 19 до 25 лет, то в моей роте были и мои ровесники, и старше меня бойцы. Некоторые из них успели повоевать с германцами и австрийцами в 1914—1917 годах.
Уездным военным комиссаром в Сольвычегодске был коммунист Прокопий Алексеевич Тюкавин (впоследствии полковник Советской Армии). При беседе со мной он говорил:
– Теперь, Теребихин, ты красный командир. Мы тут совещались и с уездным начальством и в Совете волости. Смотри, не подведи земляков, постарайся оправдать рекомендации. Поведешь людей воевать за землю, за народную власть, за свободную жизнь. Быть командиром в Красной Армии – это не каждому доверяют. Прочувствуй свой долг!
Формировалась маршевая рота в здании бывшего городского училища, где я учился мальчишкой. Нас неплохо по тому времени обмундировали. Все, у кого своя одежонка оказалась худой, получили шинели, гимнастерки, брюки, ботинки с обмотками. Не знаю, где Тюкавин все это мог раздобыть, видимо, привезли откуда-то старые запасы. Не было только самого главного – оружия. На роту дали с десяток винтовок-трехлинеек, для взводных командиров не нашлось ни одного нагана. Тюкавин заверил, что нас вооружат в Котласе.
Спешное поначалу комплектование роты затянулось до конца октября. Пополнение прибывало не только из Сольвычегодского, а и из других соседних уездов, прибывало медленно, а часть зачисленных в роту бывалых солдат разбегалась по домам. Было такое, из песни слово не выкинешь. Не все мужики дышали революционным духом. Некоторые высказывались откровенно: «Я свое отвоевал. На лешего мне идти под американские и белогвардейские пули?».
Мы ждали отправки на Северный фронт, но когда все четыре взвода роты из 250 человек были наконец полностыо укомплектованы, мне вручили предписание: убыть с ротой в город Борисоглебск в распоряжение штаба 9-й армии Южного фронта. Сопровождать роту военный комиссар назначил своего двоюродного брата Феодосия Тюкавина.
Вычегда покрылась льдом, пароходы не ходили, и до Котласа шли пешком. Там нам выделили семь оборудованных нарами вагонов-теплушек с железными печками, а на вопросы о винтовках ответили, что в Котласе оружия нет, оно будет выдано в Борисоглебске. В каждый вагон навозили по большой груде распиленных на чурки, но неколотых дров. Дали топоры. Комендант предупредил: «Не знаю, сколько вам доведется ехать. Дрова не торопитесь сжигать». Он же сказал, на каких станциях нас должны покормить горячей пищей. Привезли к вагонам и раздали бойцам сухие пайки.
Многих призванных родственники провожали до Котласа. При посадке в эшелон возле вагонов замелькали туески с пивом, бидончики с хмельной брагой, бутылки с водкой. Появились пьяненькие. Несколько человек было задержано при попытке высадиться из вагонов с вещами. Комендант ускорил отправку эшелона от вокзала, нас вывезли на какие-то запасные пути за городом. Там командиры взводов сделали перекличку – не досчитались четырех человек. Было у нас еще несколько беглецов и в пути следования до Вятки. После Вятки побеги прекратились – далеко стало добираться домой. Дезертирство в то время было довольно распространенным явлением. Не раз слыхал об этом и от командиров из других губерний.
