Неожиданно в крови забурлил азарт, словно ей нравилось играть вот в такие опасные головоломки. А, может, только в такие играть и стоило? Чем выше ставка, тем слаще победа? Какие же странные мысли. Никогда раньше она не замечала за собой таких порывов, нежели и правда папочкина кровь просыпается?
— Простую внешне, но дорогую. Похожую на военную, но гражданскую. Брюки, сапоги, рубашка, колет? Простите, я не очень хорошо знакома с вашей модой…
Холодная замкнутость чужого лица. Минутный испуг — ошиблась? Нет.
Легкая, почти незаметная улыбка.
— Умница.
Послышалось?
— А теперь идите, алли. Линья вас проводит и поможет переодеться. Через пятнадцать рий за вами зайдет мой адъютант.
— Рий?
— 0… - женщина чуть нахмурилась, отложив капризный кинжальчик в сторону. — прости. По-вашему это будет тридцать пальм, но тебе стоит привыкать к мерам Империи, — и снова это молчаливое странное предупреждение.
— Конечно, дана. Я полагаю, что чем скорее я привыкну к своей новой Родине, тем будет лучше, — твердо отвеечает, намеренно обрезая последние ниточки невидимого моста. Ни к чему тут долгие прощания.
И пусть немного боязно, пусть будет даже страшно и больно. Она должна идти вперед и не оглядываться. Это не её мир. Больше нет. А собакам собачья смерть.
Легко сказать и трудно сделать. Судить — это всегда страшно. И стоять на помосте перед огромной толпой — страшно вдвойне. Чувствовать на себе внимательные, любопытствующие, ненавидящие и даже восхищенные взгляды. Дейирин смотрела на тех, кто чуть не уничтожил её честь, её надежды — и не чувствовала больше поглощающей душу ненависти. Лишь жалость. Оборванные, избитые, стоящие на коленях — даже Олейну не пожалели. Или её — особенно? Не любит Империя предателей, судя по виду бывшей подружки.
Линья приготовила изумительный полувоенный костюм из странной, мягкой и выглядящей очень строго и очень дорого ткани. Он был почти черного цвета, с небольшими вставками под цвет глаз. И если платье вызвало восхищение и трепетный девичий восторг, то из костюма вылезать уже просто не хотелось. Прикипело, как вторая кожа. А ещё говорят, что женщины не могут в брюках выглядеть женственно. Видимо, это были какие-то неправильные брюки…
Так Дейирин отвлекала себя, стараясь не смотреть на маячащую перед глазами виселицу. Речь командующей благополучно прошла мимо сознания, вот уже раздались негодующие крики, вот дана кивает ей, приказывая приблизиться, а в голове по-прежнему пусто…
Что же делать? — бьется пойманной птицей вопрос. Что? Как не вызвать взрыва и наказать? Как себя поставить? Как переступить через себя? Кем станет она, произнеся этот приговор? Ведь ясно же, что имперцы свою волю все равно исполнят. И не стоит забывать, что лишь спустя несколько рий ей суждено стать одной из них.
Шаг, другой. По ком зазвонит сегодня колокол на главной башне? Причудливы нити судьбы.
— Приветную вас, граждане Райлдорта! — разносится гулко над площадью (видимо, постарались маги льяшэссов) звонкий, хоть и чуть хрипловатый голос. — сегодня я говорю с вами не как гражданка королевства, но как личность, как женщина, которую предали, на чью честь и достоинство покушались, как та, мать которой вы знали много лет — и не будем говорить, что точно также не любили и презирали. Щеки горели, глаза щипало — от ветра? От непролитых слез? — и которая бескорыстно помогала вам и вашим детям. Уверена, никто из вас не хотел бы вашим детям такой судьбы. Уверена, все вы осознаете, — голос сорвался. Так даже лучше. Рин вскинула заблестевшие глаза, чувствуя, как невидимая волна вдохновения подхватывает её, унося вперед, как стучит в висках и сжимается сердце, — … важно сделать шаг… осознать необходимость сотрудничества… продвинутые технологии… благоденствие государства — это счастье для его новых граждан… готова… послужить примером…
Лица-лица-лица. Кто-то смотрит с ненавистью, кто-то с презрением, кто с недоумением, а кто с жадным, липким восхищением, так, что хочется немедленно скрыться прочь от этих взглядов или врезать под дых. Она путает слова, повторяет фразы — ведь это для нее впервые.
Лица-лица-лица. Кто-то смотрит с ненавистью, кто-то с презрением, кто с недоумением, а кто с жадным, липким восхищением, так, что хочется немедленно скрыться прочь от этих взглядов или врезать под дых. Она путает слова, повторяет фразы — ведь это для нее впервые.
Ветер треплет волосы, рисует узоры в воздухе, дергает плащ, так, что тот облипает фигуру.
— И поэтому сейчас я принимаю важнейшее решение в моей жизни. Вы можете оставаться на месте, погрязнув в ненависти и предрассудках, а можете забыть тех, кто унижал вас, сделал из вас пустое место, — она видит, что в глазах юных девушек загорается огонь, да многие молодые парни мечтают вырваться из захолустья, мечтают о чем-то новом. Ещё умеют мечтать. — Вы можете пойти вперед. Стать частью чего-то неизведанного. Увидеть новые миры. Выучиться. Все, что угодно. Все, на что хватит ваших сил. Я не стану никого уговаривать. Я, Дейирин Кариано Атран, отрекаюсь от королевства Райлдорт. Нога моя не ступит на эти земли, жизнь моя не станет его частью, душа моя не принадлежит ему, кровь моих потомках не будет течь в жилах его детей. Клянусь своим Родом и своей Силой!
— А также я выношу свой приговор. За предательство и подлость, за осквернения дара дружбы, за добровольный и осознанный сговор с преступником, девица Олейна приговаривается… — хотелось откашляться. А ещё — вернуться в далекое детство, где никто не ждал от нее сложных решений. Женская мягкость просила помилования, но иная, более жестокая суть, понимала, что это невозможно. Не вернуть прошлое, как утраченную невинность. Все будет обманом. За подлость надо платить, — к пятнадцати годам работы на рудниках в качестве обслуживающего персонала, — её выворачивало от скабрезных смешков — все понимали, что на рудниках женщин мало… прачки- поварихи-уборщицы… это приговор для женщины. Приговор более жестокий, чем смертный.
Не смотреть — может, тогда покажется, что это сон? Что-то внутри щекочет. Дальше легче. Заморозить чувства — они не стоят её слез и её гнева.
— За нападение, преступные намерения, покушение на убийство… Аргин и Ристар Жирнулы… приговариваются к пожизненному заключению на иллириевых рудниках. Да будет так! Я сказала!
Рудники металла, насыщенного антимагическими частицами. Отсроченный смертный приговор. И не скажешь потом, что за язык тянули, за душой стояли. Не сбросишь ответственность.
Она ждала этого момента. Ждала, надеялась, боялась. Никто так и не объяснил, что же должно случиться. По венам пробежал жар. Показалось, что винно-багряные пряди вспыхнули пламенем, которое отразилось на кончиках пальцев. Этот жар, сменяющийся колким, обжигающим уже по- другому, холодом. Мертвящим. Пронизывающим. Словно нечто, неподвластное сознанию, попыталось выглянуть наружу, улыбнуться или оскалиться. Ему было любопытно… И от этого внимания на плечи опускалась незримая тяжесть.
Жар стучал в висках, холод вымораживал сердце. Не двинуться. Не закричать. Нельзя прерывать церемонию. Больно. Так, что еле дышится. Все остальные звуки — лишь фоном. И мерещится, что от тела расползаются прозрачно-льдистые лучи, охватывая его паутиной, по прожилкам которой ползет ослепительная темнота.
— Принимаю!..
Как холодный ушат воды и глоток воздуха. Боль отступает, неохотно уползает, как исчезает и чужое пугающее внимание.
Она по-прежнему стоит на залитом солнцем балконе. И когда-то уже успела опуститься на колени перед леди-командующей. Мерцающие глаза женщины смотрят внимательно и чуть тревожно — словно она сама не совсем понимает, что только что произошло.
— Будь частью великой Империи Льяш-Таэ и носи это звание с честью, — договаривает дана Сиаллиа.
Двое офицеров, стоящих рядом с ней, коротко отдают честь, коснувшись рукой груди, и три ладони касаются её вытянутой руки. Короткий укол — и вокруг пальца, подкрепленный магией троих имперцев, обвивается знакомый змеей со штандартов.
