Ему вдруг вспомнилась девица в нью-йоркской подземке… их прижали друг к другу, и он чувствовал, как её ягодицы трутся по его хозяйству в такт движению вагона. Чуть-чуть, потом еще… Народ в вагон все набивался, так что в конце концов у него чуть штаны не лопнули. Тогда он сидел на мели и неделю близко к женщинам не подходил.
Не почувствовать этого было невозможно, но девица не отодвинулась и продолжала к нему прижиматься, даже когда народ повалил из вагона и давки не стало. Станции пролетали мимо, он испугался, что не выдержит кончит прямо в штаны, как вдруг она просто взяла и вышла на остановке.
На несколько секунд он замер, не веря своим глазам, потом выскочил следом.
Где это было?.. На линии Пелем, к северу от Бронкса — кажется, Бур-авеню или что-то в этом роде.
Он знал одно: не он это начал, так что нечего останавливаться. Уже стемнело. Он попытался охмурить девицу — мол, привет, — но она начала ломаться. Тогда он незаметно пошел следом, пока она не повернула в темный переулок. Там он догнал её, одной рукой схватил за талию, другой зажал рот, и утащил в кусты. Там навалился сверху и стал ждать, пока она не устала сопротивляться. Сердце её колотилось, как бешеное, он едва удержался, чтобы не сдавить ей горло… В тот момент он был на все способен.
До смерти перепуганная девица взмолилась:
— Только не делайте мне больно! Я сделаю все, что хотите, если вы потом меня отпустите!
— Ты прекрасно знаешь, чего я хочу! Сама завела меня в этой чертовой подземке!
Она все отрицала, мол, и не думала его дразнить. Он пришел в ярость.
— Ты, стерва, всю дорогу терлась об меня своим задом. Так что теперь поворачивайся!
Она пыталась закричала, но получила пару оплеух и замолчала. При виде его ярости она пришла в такой ужас, что сама покорно стянула трусики. Черт побери, хорошо пошло! После первого захода она попробовала вырваться, но он тратил времени на разговоры и снова подмял её под себя. Вновь и вновь умоляла она отпустить, но он продолжал делать свое дело, шалея от духа её распаленного тела.
Потом он утратил всякий контроль над собой и, смутно сознавая, что девица лишилась чувств, не мог остановиться и продолжал все глубже вспарывать её обмякшее тело. Лицо её елозило по траве, когда он, зарычав, разжал руки, она мешком свалилась в грязь. Он застегнулся, наклонился и перевернул её. Дыхание едва прослушивалось. Ничего, очухается, — подумал он, забрал деньги из её сумочки и спокойно удалился.
Бенджон потянулся. Сегодня вечером не обойтись без встречи с Зариной. Он повел могучими плечами. Приятную расслабленность сменило внутреннее напряжение, постепенно замыкавшее все его мысли на единственной потребности.
— Эй, парень, подай мне чашку кофе!
Откусив кончик сигары, Бенджон сплюнул его на пол и снова стал думать о Париже.
Есть там некий Франклин Дельгадо, который скупает антиквариат. Богатый черт — один дом чего стоит! Надо бы с ним договориться. Пока хватало дел и без Дельгадо, но он не из тех, кто откладывает дело в долгий ящик.
Опустошив объемистую чашку, он небрежно отодвинул стул. Официант-иранец почтительно распахнул перед ним дверь.
4
Ахмад Малик пил кофе в комнате с окнами на крышу, — там можно было без помех поговорить с агентом.
Наконец тот ушел, но Малик продолжал неподвижно глядеть в окно. Полученные сведения подтвердили его подозрения: надвигалась серьезная опасность.
Малик шагнул к столу и взялся за кофейник. Оттуда потекла струйка гущи, он с досадой оттолкнул чашку и выпрямился. Малик был невысоким энергичным человеком сорока трех лет с крупной головой и массивным телом. Морщинистое лицо с толстым носом украшали по-детски пухлые губы, розовевшие из-под густых усов.
Он весь состоял из самых противоречивых черт. На первый взгляд человек молчаливый и кроткий, даже унылый, которого, казалось, глубоко возмущали человеческие пороки, он мог так посмотреть своими свиными глазками, что впечатление сразу менялось. В глазах поражала скупая точность, даже отстраненность и бесчувственность. Такие глаза могли бы принадлежать палачу. Становилось ясно, что это человек со стальными нервами, которому неведомы ни колебания, ни сострадание. Но добродушная, терпеливая и всепрощающая мина почти не сходила с его лица, так немало нужно было времени, чтобы понять, что Малик совсем не таков, каким казался.
Он продолжал стоять у окна, переступая с ноги на ногу. Казалось нелепым, что ситуация так неожиданно стала опасной. Под него начал подкапываться молодой и рьяный тегеранский адвокат Рашид Зазани. Малик поначалу не придал этому значения, а когда тот раскопал кое-какие факты, попробовал от него избавиться. Покушение не удалось. Тогда он устроил аварию, шофер погиб, но Зазани отделался легким испугом. Малик немного выждал, потом через некое влиятельное лицо передал предложение о перемирии. Казалось, Зазани угомонился.
Но едва Малик успел удовлетворенно вздохнуть, как вдруг на огромную сумму был оштрафован за неуплату налогов. Решил, что это просто совпадение, он обратился к влиятельным друзьям. Те только развели руками: ничем помочь не могут. Он попытался бороться в одиночку, но чуть не разорился на судебных издержках. Удар был явно подготовлен тем же Зазани, и это вывело Малика из себя.
Неприятностям не было конца. Его обвинили в коррупции. Неслыханно! Малик опять кинулся к влиятельным друзьям, но объяснений так и не получил. В конце концов ему удалось выяснить, что Зазани поддерживает армия, влияние которой в последнее время резко возросло. Друзья Малика растерялись. Помочь ему — значило рисковать своим положением. И Малик затаился, решив действовать в одиночку.
Сегодняшние сведения дали новую пищу для размышлений. Зазани усиленно раскапывал историю с убийством, совершенным по приказу Малика. И вот проныра — адвокат добрался до вдовы убитого! Приходилось рисковать, лишь бы поскорее заткнуть ей рот.
Ресурсы Малика подходили к концу. Еще до выплаты налогового штрафа он вложил деньги в роскошный отель и загородный клуб, строившиеся при тегеранском аэропорту. В долю вошли трое официальных лиц. Когда здания были возведены почти наполовину, правительство закрыло проект, оставив партнеров с контрактом на руках под угрозой банкротства.
Впервые в жизни у Малика возникли серьезные финансовые проблемы.
Он вздохнул. Его ждали столько дел, а он не мог заставить себя сосредоточиться.
Снизу доносилась музыка — одна из пластинок, которые без разбора скупала жена. Ох уж эта Зарина! Вечно поглощена только собой: своей внешностью, своей одеждой, своим телом и своими наслаждениями. Еще до свадьбы он понял, что ей нужно постоянное внимание, но и предположить не мог, что в этом может состоять смысл жизни. Его безумная страсть лишь подтверждала ей по праву занятое места в жизни. Все остальное могло подождать.
Зарина едва исполнилось восемнадцать; хотя они были женаты два с половиной года. Малик считал, что она стала только обольстительнее. От неё было просто невозможно отвести взгляд. После замужества фигура её слегка округлилась, высокая грудь налилась, плечи, шея и нежные ямочки под коленями достигли совершенства. Но талия осталась тонкой, а бедра гладкими и крепкими. И по-настоящему расцвело круглое лицо с густыми черными бровями, белыми мелкими зубками и полным чувственным ртом, выдававшим, что она помешана на сексе.
Она продолжала учиться в колледже, поэтому повсюду валялись учебники и тетради вперемешку с косметикой, бельем и немногими журналами, которые она читала.
Малик вспомнил, как однажды ей взбрело в голову появиться на чисто мужской вечеринке, которую он давал для французских деловых партнеров. Зарина спустилась к ним, завернувшись в только что купленный кусок шелка, с просьбой помочь с домашним заданием по французскому. Конечно, это был только предлог показать себя. Желая добиться своего, она часто пользовалась своим положением «освобожденной женщины ислама».
Ее привычная мина обиженной девочки, от которой Малика уже мутило, могла мгновенно смениться злым ехидством или откровенным хамством. Порой он просто не знал, как управиться с Зариной, и проклинал тот день, когда она попалась на глаза.
Первые месяцы после свадьбы Малик сходил по ней с ума. Ее студенческую блажь считал жаждой знаний, любовь к дорогим тряпкам — признаком женщины со вкусом, а увлечение модной музыкой — болезнью роста.
Со временем он понял, каким тупым, тщеславным и злобным существом была Зарина. Спали они в разных комнатах, но проснувшись, она сразу включала проигрыватель, и Малик знал, что громогласный вой её волосатых любимцев заведен на весь день. Домашние заботы вызывали у неё отвращение, когда он пытался делать замечания, она просто отворачивалась и уходила. Иногда хотелось как следует ей всыпать, но при виде потрясающего тела, матовой кожи, горящего порочной страстью лица и похотливых движений бедер он забывал про все на свете…
