с представителем военного отдела советского посольства, называвшим себя Джонсоном”. В тот же вечер, вернувшись в Кидлингтон, Урсула отправила в Москву сообщение с просьбой дать ей необходимые указания. Видимо осознавая, что он едва не допустил беспрецедентный исторический провал, Центр ответил: “Свяжитесь с Отто”.
Так сложилось, что Урсула уже была посвящена в атомные тайны – благодаря подруге семьи.
Шпионская деятельность Мелиты Норвуд началась в 1937 году. Дочь отца-латыша и англичанки, Летти Сирнис выросла в Борнмуте и вступила в коммунистическую партию в двадцать пять лет. После ранней кончины отца ее семья перебралась в Хендон. Сестра Мелиты училась у Роберта Кучински в Лондонской школе экономики, а ее мать Гертруда помогла Кучински найти постоянное жилье на Лоун-роуд. В 1932 году Летти поступила секретарем в Британскую ассоциацию по исследованию цветных металлов – полугосударственную компанию, занимавшуюся металлургическими исследованиями. Спустя пять лет НКВД завербует ее как информатора. Мелита вышла замуж за учителя математики и коммуниста Хилари Норвуда, переехала в полуособняк в Бекслихите, где растила детей, читала пацифистскую литературу и варила варенье. После образовавшейся в результате чисток нехватки кадров в КГБ ее перевели в советскую военную разведку. Мелита Норвуд, получившая кодовое имя Хола, возможно, прослужила на британской земле дольше всех советских агентов, но в течение многих лет не вызывала почти никакого интереса. Перемены произошли в 1942 году, с появлением британской атомной программы. Значительная доля исследований свойств ряда металлов, в том числе урана, проводилась как раз Ассоциацией по исследованию цветных металлов, и Норвуд, “идеальный секретарь” по словам ее начальника, получила доступ к весьма ценным секретам. В августе 1941 года Черчилль первым среди мировых лидеров одобрил ядерную программу, и уже через несколько недель Норвуд передала советской разведке первую часть документов – о поведении урана при высоких температурах. С этого момента она стала постоянным каналом совершенно секретной информации по атомному проекту, дополняя, подтверждая, а иногда и разъясняя разведданные, предоставленные Фуксом. Мелита объясняла свои действия теми же соображениями, что и он: “Я хотела, чтобы Россия была на равных с Западом”; и так же заблуждалась в оценке своей роли: “Я никогда не считала себя шпионкой”. В The Times позже писали: “Она брала папки по «Тьюб эллойз» из сейфа своего начальника, фотографировала их с помощью мини-камеры и передавала своему советскому куратору, с которым встречалась incognito в юго-восточном предместье Лондона”. Этим куратором была Урсула Бертон.
Поскольку Норвуды уже давно дружили с Кучински, у женщин всегда была наготове отговорка для встреч и они могли видеться “даже друг у друга дома”.
Центр все больше полагался на агента Соню, “нашего нелегального резидента в Англии”, получавшую высококлассные разведданные не только от отдельно взятых информаторов вроде Норвуд, но и косвенно – из верхушки британского истеблишмента. Член лейбористской партии сэр Стаффорд Криппс был близким другом Роберта Кучински и надежным членом учрежденного Черчиллем Правительства военного времени. В 1942 году, отслужив двухлетний срок на посту посла Великобритании в Москве, он был прекрасно осведомлен об отношениях между Англией и СССР и имел доступ к важным государственным тайнам. К тому же со своим ученым другом из Германии он был еще и крайне словоохотлив. Кучински передавал дочери все, что ему удавалось выудить из Стаффорда Криппса и других, а она отправляла все эти сведения в Москву.
В своей другой, параллельной жизни Урсула стремительно превращалась в британскую домохозяйку. Дети без всякого труда адаптировались к новой обстановке. Миша посещал местную начальную школу в Кидлингтоне. За свою недолгую жизнь он уже успел выучить немецкий, китайский, польский и французский. Теперь едва ли не в считаные дни он освоил английский – с оксфордширским акцентом. Когда Урсулы не было дома, за Ниной присматривали соседи. Деревенские жители бывают излишне любопытны и назойливы, но при таком потоке иностранцев, хлынувшем в их деревню, в числе которых было немало беженцев, никто не обращал особого внимания на мать-одиночку, тихо жившую на Оксфорд-роуд. По-английски она говорила так хорошо, а акцент был настолько незаметный, что окружающие в большинстве своем даже не подозревали о ее немецком происхождении, принимая ее за британку или, в худшем случае, за француженку. Единственная проблема, с точки зрения местных жителей, заключалась в ее фамилии: в “Бертóн” они подозревали что-то иностранное (и были правы). Поэтому ее называли исключительно “миссис Бёртон” – и никак иначе. В некотором роде это говорило о том, что ее приняли здесь как свою.
Две стороны жизни Урсулы – семейная и шпионская, открытая и тайная – слились воедино, как никогда прежде. Как у миссис Бертон из дома номер 124 у нее был дом, довольные дети, приветливые соседи и заботливые родные; как у агента Сони у нее была камера для создания микроснимков, сеть субагентов, отзывчивый и благодарный советский куратор и нелегальный радиопередатчик, спрятанный в шкафу ее спальни. А еще к ней вернулся ее муж и коллега по разведке.
30 июля 1942 года в аэропорте Пула приземлился самолет из Лиссабона и по трапу на взлетную полосу сошел высокий худой мужчина с британским паспортом на имя Джона Уильяма Миллера. Верный своему слову, Виктор Фаррелл из МИ-6 снабдил Лена Бертона средством для побега, и путешествие из Женевы в Британию в конце концов далось ему на удивление легко. Швейцарские, французские, испанские и португальские власти беспрепятственно пропустили мистера Миллера, чего не скажешь о британских. В Пуле его багаж был тщательно досмотрен, а самого Лена подвергли еще более суровому допросу, чем в свое время Урсулу.
Лен Бертон беспечно признал, что его британский паспорт – фальшивка, как и второй, боливийский паспорт, обнаруженный в его портфеле, – на имя Луиса Карлоса Бильбоа. Остальная часть его заявлений представляла собой изощренную паутину лжи. По его словам, он отправился в Германию в 1939 году, чтобы “попытаться продать некоторую собственность, принадлежащую некоему герру Рудольфу [sic] Кучински, беженцу с момента прихода Гитлера к власти, а теперь профессору демографии в Лондонском университете”; по его словам, из Швейцарии он уехал, потому что “обстановка там слишком накалилась”. На вопрос, на какие средства он существовал в течение трех лет не работая, Лен “заявил, что получил в наследство 20 000 фунтов от каких-то французских родственников”, когда работал до войны в Джерси, и с тех пор жил на эти деньги.
Власти почуяли что-то неладное. Лен ни разу не упомянул туберкулез – по словам Урсулы, главную причину его пребывания в Швейцарии; его отец был бедным французским официантом, чья семья вряд ли могла накопить 20 000 фунтов, не говоря уже
