«Это дирижерская палочка великого Людвига Шпора, – догадался в очередной раз Андрей Иванович. – Это что же – они приглашают меня дирижировать? Понятно».
Андрей Иванович решительно взошел на подиум и, взяв палочку в руки, подумал:
«Обыкновенный кусочек полированного дерева, не более! Однако сколько чудесных тайн в нем заключено!
А исполняемая мелодия, между тем, изменилась.
„До“ мажор», – автоматически отметил про себя Андрей Иванович.
Послышался шепот. Андрей Иванович поднял глаза и понял, что он стоит перед большим симфоническим оркестром. Мелодия продолжала звучать, только теперь ее выводила флейта соло – без сопровождения.
Андрей Иванович, чувствуя запах сцены и кулис, слегка поклонился и посмотрел на оркестрантов. Их было примерно восемьдесят человек, и среди них десять женщин. Музыканты за пюпитрами в черных фраках и белых манишках расположились полукругом и с любопытством следили за Андреем Ивановичем. Слева нахохлилась первая скрипка. Андрей Иванович поклонился в его адрес. На лице седого музыканта расцвела улыбка. Раскланявшись с каждым из восьмидесяти музыкантов под звуки одинокой флейты, Зорин замер. Он понимал, музыканты ждут того момента, когда он начнет дирижировать. Но именно сейчас ему больше всего на свете не хотелось дирижировать.
Поняв это, музыканты встали и запели вполголоса, аккомпанируя на своих инструментах.
Хворал ли юный Стивен? (Андрий! – звонко крикнула в паузе первая скрипка)И умер ли он от хвори? (хвори – вторили альты)Рыдают друзья иль родные, не помня себя от горя?Нет, Стивена Даулинга Ботса, конец ожидал иной,Пусть плач родных раздается, не хворь тому виной[4].
Пропев остальные четыре куплета о бедном Стивене Даулинге Ботсе, музыканты зааплодировали, а смычковые стучали смычками по пюпитрам. Самый старый музыкант – скрипач поклонился Андрею Ивановичу и, обернувшись к оркестру, торжественно произнес:
– Друзья! Я с большим удовольствием представляю вам автора прозвучавшего произведения. Андрей Иванович Зорин! Прошу любить и жаловать. Мы потрясены вашим талантом! Так оригинально раскрыть непростую тему. Именно – «до» мажор! Браво!
– Браво! Браво! – раздалось со всех сторон.
Андрей Иванович раскланялся.
Палочка укола его щетиной.
– А, ясно. Это теперь кисть, – обрадовался Андрей Иванович. – Действительно, лучше я буду рисовать, чем дирижировать и сочинять музыку. Признаться, я и не ожидал, что получится такая славная композиция. И совсем не грустная, а задорная. Но дирижировать – это очень ответственно, тем более, я никогда и не мечтал об этом. А вот порисовать…
Пюпитр, между тем, трансформировался в академический мольберт на трех ножках с движком и с готовым подрамником, но без холста. Справа от мольберта оказался стол темного дерева, на котором расположились необходимые для живописи вещи: палитры – три штуки, кисти разного калибра и формы, в специальных банках и россыпью на столе. Маленькие ящички с красками в тубах разных размеров. Рядами стояли склянки с растворителями и лаками, скипидарами и керосинами. В воздухе обнаружился ни с чем несравнимый аромат масляных, художественных красок.
– Ах, если бы я стал в свое время художником! У меня бы теперь было огромное количество этих красок, – подумал Андрей Иванович. – С самого детства больше всего мне нравился запах газовой сажи. Ее-то он как раз сразу и узнал среди множества других запахов.
Музыка вскоре продолжилась. Музыканты были потеснены мольбертом, но продолжали исполнять грустную мелодию. Андрей Иванович и не заметил, как стал им рассказывать о том, что он с детства хотел быть художником. И что однажды его отец приобрел ему набор масляных красок и настоящее льняное масло с восхитительным, съедобным запахом.
Живописные сеансы происходили в ванной комнате. Предварительно все свободное пространство устилалось старыми газетами, в несколько слоев. Затем Андрей выпроваживал всех любопытных, включая и своего старшего брата Александра, который также хотел поучаствовать. Но для него это было просто баловство, а Андрей серьезно трудился. Позже он сделал несколько сносных работ, но затем институт, жена и дочь заняли почти все свободное время, и увлечение закончилось само собой. Хотя иногда Андрей Иванович рисовал в стенгазетах или просто для души.
Он поведал благодарным музыкантам-слушателям следующую историю.
– Давно, еще в третьем классе средней школы, замечательная учительница начальных классов Полина Петровна принесла в класс репродукцию картины и сказала, что все ребята должны внимательно смотреть на эту картину, а она будет читать рассказ о природе. Точнее, о весне. Сюжет картины был прост и понятен даже дошкольнику. На ней был изображен бревенчатый дом на опушке леса с соснами и елями. Сквозь сетку березовых веток просматривалось васильковое, мартовское небо. В лесу еще лежал обреченный снег, а перед крыльцом грелась на солнцепеке лошадь. И была эта дорога настоящая, коричнево-рыжая от раскисшей глины и навоза. Картина называлась: «Март».
Андрей внимательно смотрел на картину, и ему казалось, он смотрит в окно и видит лес, дом и лошадь. Цвета и оттенки были подобраны художником настолько точно, что иллюзия мартовской оттепели была полная. Андрею даже начинало казаться, что он чувствует и слышит деревенские весенние запахи: удивительный запах талой воды, соснового бора и нагретого солнцем деревянного крыльца.
Пока Андрей Иванович вполголоса делился с музыкантами своими впечатлениями о замечательной картине, он незаметно для себя принялся за знакомую работу, по которой соскучился.
Для начала Андрей Иванович осмотрел подрамник. Подрамник – размером сорок на шестьдесят восемь сантиметров – был изготовлен из сосны по всем правилам столярного искусства с клиньями. Андрей Иванович взял его в руки, осмотрел со всех сторон, внюхиваясь в запах столярного клея и свежеструганного дерева, убедившись – вся конструкция соответствует его знаниям о подрамниках. Проверил правильность формы и надежность клиньев.
Затем Андрей Иванович выбрал холст мелкой зернистости и тут же, на глазах у всего изумленного оркестра, который на это время даже прекратил исполнять заунывную мелодию, мастерки отрезал резаком необходимый кусок. Не теряя ни секунды, с ловкостью фокусника Андрей Иванович – а он в этот момент ощущал себя именно фокусником, работающим на цирковой арене, – перед изумленными взглядами восьмидесяти зрителей молниеносно стал натягивать холст на подрамник.
Причем, все делалось в соответствии с правилами натяжки холстов: волокна были расположены параллельно сторонам подрамника. Оставив припуск – сантиметров пять, Андрей Иванович стал закреплять холст сначала на длинной стороне подрамника с помощью скобкозабивателя, затем по внешним краям, справа и слева. И только после этого, на противоположной стороне. Музыканты затаили дыхание и замерли на скрипучих стульях, боясь хоть чем-то отвлечь Андрея Ивановича от этой важной, как всем казалось, работы. Впрочем, Андрей Иванович так увлекся, что уже не обращал ни малейшего внимания на зрителей.
– А теперь надо выполнить, на мой взгляд, самую важную операцию. Необходимо нанести грунт, который прямо сейчас, перед вашими глазами и будет поэтапно мной изготовлен, – поведал присутствующим музыкантам о предстоящем мероприятии раскрасневшийся Андрей Иванович.
– Живопись, как ни странно это звучит, начинается с грунтовки. А сейчас необходимо проклеить холст. И только потом, после высыхания клея, можно будет наносить грунт, – закончил свое короткое, но эмоциональное выступление Зорин.
Раздались легкие аплодисменты. Более сдержанные оркестранты стали шикать на эмоциональных коллег, и установилась хрупкая тишина. В это время Андрей Иванович уже наносил крест-накрест на холст, уложенный на столе, уверенными мазками свежеприготовленный на водяной бане столярный клей – с помощью широкого щетинного флейца. Процедура эта продолжалась недолго. Вскоре Андрей Иванович удовлетворенно отпрянул от стола и сообщил, что все готово, но прежде, чем приступать к завершающему этапу грунтования, необходимо дать холсту высохнуть.
– Конечно, пусть сохнет, – послышались нестройные голоса. Громче всех звучал голос первой скрипки.
Андрей Иванович уже знал имена музыкантов, и вообще он чувствовал себя очень комфортно, как в компании старых и надежных друзей.
– Петр Ильич, – уважительно обратился Андрей Иванович к первой скрипке, которая при необходимости, как известно, выполняет функции дирижера, – Петр Ильич, – повторил он с явным наслаждением второй раз имя, – пока сохнет клей, давайте, что-нибудь задушевное.
Петр Ильич, распираемый от гордости и счастья оказать услугу Андрею Ивановичу, тотчас повернулся вполоборота к оркестрантам, пробормотал что-то по-итальянски и, взмахнув смычком, дал отсчет. Три размеренные четверти первых тактов вальса «Спящей Красавицы» сразу заполнили все существо Андрея Ивановича, и комок несказанного счастья встал у него в груди. Поспешно отвернувшись от оркестра, дабы не обнаружить блеснувший слезой левый глаз, он нашел на столе сигареты, закурил и сел верхом на трехногий стул старинной работы, стоявший поодаль на подиуме.
