внутренняя угроза, а внешние вызовы. Он признавал существование «недружелюбно относящихся к Советскому Союзу элементов», но где-то за его пределами, считая, что они угрожают не столько самой стране, сколько ее положению в мире. Победа в войне, заявлял Жданов, в корне изменила международную обстановку: авторитет Советского Союза на международной арене поднялся как никогда, и задача состояла в том, чтобы укрепить это положение и продолжить отстаивать советскую политику во всем мире664. В 1946 году Сталин сделал ставку на Жданова, что и определило характер культурной политики на ближайшие два года. Вдохновителем и направителем ждановских постановлений и кампаний был сам Сталин, но реализовывал их Жданов — воплощая в жизнь в соответствии со своими представлениями. После Жданова реализовывать сталинские идеи было поручено другой команде — и культурная политика заметно изменилась.
Жданова интересовало укрепление международного положения Советского Союза, и в культуре он видел инструмент для реализации этой задачи. Литература, кино и даже музыка были для него средствами внешней пропаганды, отсюда — внимание к вопросам репрезентации и к тому, как советские произведения будут восприняты за рубежом. Для сменившего Жданова Маленкова культура не представляла самостоятельного интереса (в отличие от Жданова, еще в 1930‐е годы курировавшего культуру, аппаратчик Маленков от этой сферы был далек), зато выступала хорошим индикатором антисоветских настроений. Новое отношение к культуре проявилось и в резком снижении объема касающихся ее регламентаций, и в их характере. Постановления послеждановского периода как будто продолжают взятый им курс, но делают это механически, почти формально. Яркий пример — постановление о журнале «Знамя», вышедшее в декабре 1948 года. На первый взгляд, это прямой наследник постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград»: здесь тоже речь идет о неправильном изображении советских граждан и критикуются произведения, привлекающие внимание к «малодушным людям», «тупицам» и «чванливым самодурам»665. Но в центре здесь оказывается не эффект, производимый тем или иным произведением, а несоветский или антисоветский настрой авторов. Другой пример — постановление 1950 года о запрете к выпуску на экраны киноочерка «Рыбаки Каспия». Причиной запрета стало то, что вместо показа передовых механизированных методов лова и переработки рыбы в фильме воспроизводится старая отсталая техника рыбацкого ремесла, основанная на ручном труде666. На первый взгляд, это буквальное повторение постановления о кинофильме «Большая жизнь», не выпущенного на экраны из‐за того, что послевоенное восстановление шахт Донбасса в нем было изображено недостаточно передовым и механизированным. «Большая жизнь», однако, была художественным фильмом, а «Рыбаки Каспия» — документальным киноочерком, и если в случае «Большой жизни» речь шла о том, что искусство должно опережать жизнь, то здесь требование опережать жизнь предъявлялось к самой жизни, а авторы фильма оказывались вредителями, намеренно искажающими реалии советского рыболовного хозяйства и тем самым его подрывающими (режиссер фильма по итогам постановления был на два года отстранен от работы).
Приведенные примеры показательны еще и в том отношении, что все они касаются явлений почти случайных. Послеждановский период не запомнился ни одним громким постановлением о культуре, ни одной громкой кампанией. За одним исключением — борьбы с космополитами. На протяжении всех отведенных ему лет в послевоенном управлении культурой Жданов последовательно игнорировал антиеврейские донесения, поступавшие на его имя667. Более того, не без участия Жданова была свернута предыдущая антиеврейская кампания, развернувшаяся во время войны и проявившаяся в этнических чистках в советских культурных учреждениях668. Отдельные антисемитские намеки встречались в публичных выступлениях и при Жданове, однако никогда не приобретали официального характера. Только после его смерти антисемитизм стал одним из двигателей культурной политики, и это была не единственная примета прощания со ждановским курсом.
ДЕЛО ЕВРЕЙСКОГО АНТИФАШИСТСКОГО КОМИТЕТА
Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) был образован в 1942 году при Советском Информбюро с целью укрепления связей с зарубежными еврейскими организациями, готовыми поддержать Советский Союз в борьбе с фашизмом. В сравнении с другими антифашистскими комитетами еврейский был весьма успешным: за годы войны ему удалось собрать для Советского Союза около 45 млн долларов. После войны комитет столкнулся с той же проблемой, что и Совинформбюро: задача привлечения мировой общественности к борьбе советского народа против фашизма была исчерпана, а новый фронт работ определен не был. Положение осложнялось специфическим характером организации: в отличие от Антифашистского комитета женщин или молодежи ЕАК изначально представлял не срез советского общества, а одну-единственную нацию. Во время войны это было оправдано агрессивной антиеврейской политикой Германии, но после войны укрепление международных связей исключительно по национальному признаку оказалось неуместным.
Как и в случае Совинформбюро, главная претензия к послевоенной деятельности ЕАК состояла в том, что в материалах, передаваемых им за границу, дается искаженное представление о советской жизни. Как следовало из многочисленных докладных записок, ЕАК не давал западному миру информации о преимуществах советского строя, ограничивая тематику «специфическими еврейскими вопросами», но главное — раздувал роль еврейского населения до такой степени, что создавал «неправильное впечатление о ведущей, если не о решающей роли евреев во всех областях жизни в СССР»669. Статьи, которые должны были рассказывать о советской жизни, выглядели как рассказы о евреях: та или иная область народного хозяйства выступала в них «фоном для развернутого показа в преувеличенном и раздутом виде роли и заслуг отдельных работников-евреев, обычно выступающих в качестве самых талантливых и инициативных руководителей, решающих успех дела»670. Как отмечалось в одной из записок, материалы ЕАК сосредоточивали внимание читателя «не на успехах социалистического хозяйства СССР, не на героических делах многонационального народа, не на замечательном содружестве народов Советского Союза, а на особой роли и заслугах талантливых одиночек-евреев, создавая ложное впечатление, будто бы они в успехах народного хозяйства СССР играют ведущую роль»671. Отдельное место в критике ЕАК занимали вопросы, касающиеся культуры. Здесь тоже отмечалось избыточное внимание к творчеству евреев, в то время как для писателей и поэтов других национальностей «не находится ни слова», в результате чего роль и значение еврейской культуры в общей социалистической культуре народов СССР намеренно раздуваются, что навязывает читателю «мысли о превосходстве еврейской культуры и ее особой роли в СССР»672. В отчете о деятельности ЕАК, составленном в октябре 1946 года, сообщалось, что в материалах, отправляемых комитетом за границу, можно встретить намеки на зависимость развития русской музыки от восточных и еврейских мелодий и на то, что восстановление в Ленинградском оперном театре «забытых» опер Чайковского является заслугой еврейского режиссера, а также что за 1945–1946 годы ЕАК не направил за границу ни одной статьи о достижениях советского
