классового антагонизма.
Похожий процесс происходил и в решении национального вопроса. Большевики воспринимали национализм как буржуазное явление, маскировку социального недовольства, отвлекающую от классовой теории. В идеале национальное сознание должно было уступить место классовому, но для этого необходимо было обеспечить вошедшие в состав СССР народы национальным сознанием. Решить эту проблему призвана была доминировавшая в 1920‐е годы политика коренизации — формирование национальной идентичности у народов посредством превентивной реализации их национальных потребностей. Подобно тому как большевики изобретали классы, они изобретали и нации: в рамках программы коренизации народы и народности обретали национальность — получали свой язык (в некоторых случаях буквально — им создавали свою письменность), свою национальную элиту, свою культуру649. Чтобы решить национальный вопрос, необходимо было провести народы через национальный период — и в годы культурной революции в СССР будут гордиться тем, что национальное становление удалось пройти всего за 10 лет.
К середине 1930‐х годов, после периода конструирования классовой системы и культурной революции, когда была утверждена победа пролетариата, классовые противоречия были объявлены снятыми. На смену капиталистическим классам пришли новые — социалистические: в советском обществе их было два (рабочие и крестьяне, отдельно существовала «прослойка» интеллигенции), и они, как утверждал Сталин, не были антагонистическими, поскольку буржуазных эксплуататорских классов не осталось650. Нечто похожее произошло и с нациями: в 1929 году Сталин написал статью «Национальный вопрос и ленинизм», в которой выдвинул теорию о том, что, помимо буржуазных наций, существуют и другие, а именно нации социалистические — они избавлены от «непримиримых противоречий, разъедающих буржуазные нации», сплочены между собой и потому более жизнеспособны651. Постулировалось, что советские нации стали именно такими. Обе победы — над классовым и национальным угнетением — были закреплены в Конституции 1936 года, утверждавшей, что в советском обществе восторжествовала классовая и национальная дружба.
В советских официальных текстах снятие антагонизма между нациями и классами преподносилось как победа социализма и претворение марксистского учения в жизнь, но историки ставили это утверждение под сомнение. Шейла Фицпатрик писала, что в СССР фактически оказалась восстановлена дореволюционная сословная система, а Терри Мартин отмечал похожую перемену в подходе к национальному вопросу: на смену представлению о том, что нации являются продуктами капитализма и индустриализации, пришло представление об изначально присущей народам этничности652. Фицпатрик полагала, что к середине 1930‐х приверженность советского руководства марксистским принципам утратила глубину и искренность, и в этом же ключе отход высокого сталинизма от классического марксизма трактовался большинством историков. Если рассматривать положение 1930‐х годов как конечный продукт социалистического строительства в СССР, то вывод об отказе от марксистских постулатов представляется естественным, однако даже советское руководство подчеркивало, что, несмотря на все успехи, речь идет не более чем о промежуточном этапе в построении социализма. В статье «Национальный вопрос» Сталин напоминал своим оппонентам о том, что полное уничтожение национальных различий возможно только при победе социализма в мировом масштабе, но при победе социализма в одной стране возможно лишь уничтожение национального гнета653. В статье «О проекте конституции СССР» он похожим образом объяснял, почему в советском обществе сохранялась классовая структура, пусть и редуцированная до двух неантагонистических классов: полное уничтожение классов было возможно лишь в будущем, в едином коммунистическом обществе, но конституция обязана была исходить из настоящего654. В обоих случаях главным препятствием для полноценного в марксистском понимании разрешения классового и национального вопроса оказывалось одно и то же — изолированность советского социалистического общества от остального мира.
Марксизм предполагал построение социализма в мировом масштабе, его ядром должны были стать развитые страны. Задачу русской революции большевики, как и основатели марксизма, видели в том, чтобы вызвать волну революций в странах, где существовали экономические предпосылки для построения социализма, разбудить пролетариат передовых стран. Не случайно официальным языком Коммунистического интернационала был выбран не русский, а немецкий — Ленин рассматривал Москву лишь как временную штаб-квартиру социализма655. Когда стало понятно, что ожидание передового пролетариата затягивается, встала задача как можно скорее преобразовать страну из отсталой в процветающую. К середине 1930‐х надежды на мировую революцию были окончательно похоронены, и Советский Союз официально стал образцом социализма в отдельно взятой стране. Хотя эта концепция была сформулирована еще в 1925 году, она долгое время не предполагала полной изоляции советского социалистического проекта: успехи строительства социализма в СССР еще долго рассматривались как платформа для будущей мировой революции. В 1934 году на Первом съезде советских писателей Жданов подробно описывал, как Советский Союз стал передовой страной социалистической индустрии, земледелия и культуры, но иностранных гостей съезда он рассматривал как ядро будущей армии пролетарских писателей, которую создаст мировая пролетарская революция в зарубежных странах656. Конституция 1936 года фиксировала конец этих ожиданий: как отмечал Сталин, она исходила не из будущего, а из настоящего, а в настоящем социалистический проект был ограничен территорией Советского Союза.
Изоляция советского социализма потребовала подгонки теории под реальность: если полноценное строительство социализма должно было начаться с передовых стран, а надежды на них не было, значит, эту роль должен был исполнить кто-то другой. Возвышение русской нации началось в то же время, что и выход на первый план идеи построения социализма в отдельно взятой стране: в 1925 году Сталин называл русский народ «самым индустриальным, самым активным и самым советским из всех народов нашей страны», а в 1933-м — «самым талантливым»657. В 1937 году, к открытию XVII чрезвычайного Всероссийского съезда Советов, призванного утвердить новую конституцию, «Литературная газета» писала о русском народе, «по праву завоевавшем себе славу передового народа Страны Советов», а в 1938 году на выступлении по поводу 21‐й годовщины революции Сталин говорил о русской нации как о «самой советской и самой революционной»658. Самым талантливым русский народ был не только среди остальных советских народов, но и во всем мире. Превознося исключительные качества русского народа, Сталин в каком-то смысле заполнял пробел в формуле построения социализма, и с этой точки зрения руссоцентризм оказывался парадоксальной попыткой сохранить верность марксистской теории во все менее и менее отвечающих ей обстоятельствах. Оформившаяся во второй половине 1930‐х годов и закрепленная конституцией концепция дружбы народов предлагала модель мира, в котором передовую роль играли не развитые западные страны, а русский народ. Победа в войне доказала жизнеспособность этой модели, и именно она стала основой послевоенной идеологии. Советский Союз предлагал отстающему миру способ догнать и перегнать Запад, не пользуясь его поддержкой — с помощью одного лишь русского народа.
В 1947 году, в преддверии массового подведения итогов к 30-летию революции, писатель
