С тех пор проявление интенсивной влюблённости стало лишь отвращать Доун от одиночных мужчин. Романтическое отношение к женщине – это признание мужчины в его собственной сексуальной неумелости и неуверенности в себе, а следовательно это – гарантия неудовлетворённости для женщины.
– Ах ты меня любишь? – смеялась она в лицо романтику. – Тогда вставай на меня в очередь.
Первые фантазии о мгновенном совокуплении без всяких ухаживаний и разговоров являлись Доун в виде желанного изнасилования. Подобными фантазиями делились с ней многие подружки. Доун вскоре поняла, что причина этих фантазий – робость женщины, которой не хватает духа отдаться сразу, и поэтому она в своих мечтах перекладывает эту ответственность на мужчину, называя изнасилованием его целеустремлённость.
Однако Доун, отдаваясь без ломанья и сразу, почувствовала, что скорая «самоотдача» и даже искусный любовник не являются решением её проблемы.
Доун быстро уразумела, что оргазм у любовника – это убийца её наслаждения. А ей хотелось наслаждения, которое бы длилось часами и чтобы мужчина извергался в неё хотя бы каждые две минуты.
Вот почему любое единичное совокупление для Доун являлось coitus interruptus[55], как бы долго оно ни длилось.
Только череда мужчин делала наслаждение полноценным, как в мозаике, когда отдельные частички мужских оргазмов, складываясь один за другим, и образовывали узнаваемый лик счастья.
Для Доун не существовало хорошего или плохого мужчины. Для неё существовал либо один мужчина, либо столько, сколько нужно для её счастья. Однако точное число она назвать не могла. Подобно известному парадоксу превращения нескольких зерен в кучу зерна: два зерна – не куча, десять не куча, а после какого-то N-ro зерна их скопище можно назвать кучей. Однако назвать это число невозможно. Так было и с мужчинами для Доун: двое – это ещё не счастье, а лишь удовольствие, и четверо ещё нет, и десяти мало. А вот после тридцати-сорока прорезывалось полное счастье.
Когда секретарша в офисе Доун, двадцатилетняя девушка, выходила замуж и попросила дополнительные пять дней на свадебное путешествие, то Доун щедро дала ей семь. Невеста запрыгала от радости и воскликнула, что жених её – лучший мужчина на свете. На что Доун поинтересовалась:
– Сколько у тебя было мужчин до твоего жениха?
– Двое, – зардевшись ответила невеста.
– Значит ты можешь лишь сказать, что твой жених лучше тех двух, а не всех мужчин. Четвёртый может оказаться значительно лучше твоего жениха.
Невеста от неожиданности обронила улыбку и чуть не расплакалась.
Но Доун решила дать ей важное напутствие о сути «верности» и «измены». Доун пригласила невесту на ланч и, отмечая её волчий аппетит, пошутила, что, наверно, её сексуальный аппетит ещё сильнее. Девушка польщённо улыбнулась и услышала, что такой аппетит и впредь надо удовлетворять не только дома, а также в ресторанах.
Далее Доун заявила, что верность мужу оборачивается изменой себе. Недаром же говорят, что надо уметь любить себя и только тогда ты будешь уметь любить других. То же самое и в верности: надо быть прежде всего верной себе, то есть своим желаниям, даже если они противоречат желаниям мужа.
А то получается глупость: изменяешь своим желаниям, подавляешь их, истязаешь себя – и называешь это верностью мужу. А муж, который тоже наполняется всевозможными желаниями, тоже истязает себя, подавляя свои желания. В неизбежном итоге верность делает каждого супруга несчастным, поскольку лишает их радости сексуальных общений.
– Как же так, – удивилась невеста, – ведь если живут вместе, то секса должно быть всегда достаточно.
– Чем больше вместе, тем меньше секса, – возразила Доун. – Если верность длится, то она превращается в воздержание. Верность супругов приводит их к полному сексуальному безразличию друг к другу, а если безразличен, то и секса не хочется. Чтоб хотеть, тебе нужен новый мужчина, чужой, совсем тебе не известный. А вот для душевного тепла и покоя муж, коль он хороший человек, действительно самый лучший, потому что вы друг друга знаете, понимаете, уважаете, но это совершенно исключает остроту наслаждений.
Смыслом этой тирады был наказ невесте заводить любовников, если ей того захочется. Невеста, как водится, жарко возражала.
Доун решила не исповедоваться, как она к двадцати годам пришла к твёрдому выводу, что надо встречаться не с мужчиной, а с мужчинами. Но Доун знала, что человек так жаждет любви, что согласен ради неё пожертвовать страстью. Доун сама сделала то же самое, когда ей исполнилось двадцать два.
Она забеременела от мужчины, который ей нравился как будущий муж и отец. Это был добрый, мужественный и богатый человек. Он был старше Доун на десять лет, и его больше интересовало строительство зданий, чем секс. Доун жила раздольно, не считая денег, и увлечённо воспитывала детей. Когда они подросли и пошли в школу, муж привлёк Доун в их строительную компанию. Супружеская жизнь к тому времени состояла из быстрого совокупления дважды в неделю. Мужу этого вполне хватало. Он был счастлив, и у него не было сомнений, что именно такая половая жизнь является для Доун желанной.
Через три года после замужества, весной, Доун наблюдала за их домашним животным – кастрированным котом. Вот выскочил кот на солнечную лоджию и недоумевает: «Всё вокруг такое ебальное, а ебаться почему-то не хочется». Потом кот с горя начинал шебаршить лапами по стене, думая, что он точит когти, а они давно выдраны с корнем. И на морде у кота Доун увидела выражение полного недоумения.
В этом кастрированном коте Доун привиделась её собственная судьба, и она сразу ответила на объявление, где двое мужчин предлагали себя женщинам разом. Начать она хотела с самого простого, чтобы прощупать, как всё это можно организовать чисто и без улик. Так Доун стала встречаться раз в месяц с двумя мужчинами, время от времени меняя одну пару на другую. Несколько раз оказывалось трое мужчин, и это всяко было лучше, чем один, но Доун, изведывавшая до замужества, что значит в десять раз больше, вынуждена была смиряться с этим прожиточным минимумом, чтобы безбедно довести своих детей до совершеннолетия.
Доун любила своего мужа. Но с существенной оговоркой: «Я тебя люблю, но не больше, чем себя».
«В чём состоит любовь к мужу при наличии любовников?» – время от времени задавалась вопросом Доун, отправляясь на встречу с новыми мужчинами, и всегда уверенно отвечала: «В том, что женщина никогда не поменяет мужа на любовника, а будет менять любовников.»
Доун с грустью наблюдала за наслаждающимся ею мужем, ощущая, как он с огромной высоты оргазма грузно падает оземь и теряет всякие признаки половой жизни. Доун видела, что перепад мужских чувств слишком громаден. Вот почему один мужчина для Доун был всегда ненадёжным партнёром в сексе. Суть одного мужчины – предательство (если он кончает быстро) или занудство (если он долго не может кончить). Доун в наслаждении ощущала себя пушинкой, которой лёгкий порыв ветра не даёт упасть на землю и позволяет ей продолжать летать. Да только ветра этого Доун запустить себе под юбку не смела. Она решила ждать, когда дети вырастут и уедут учиться.
Важной составляющей наслаждения Доун было ощущение её нужности, которое, очевидно, испытывали мужчины, погрузившиеся в неё и стремящиеся к оргазму.
Доун с малых лет завидовала актёрам и певцам, на выступления которых выстраивались очереди. Люди с великой радостью тратили время, платили деньги, толпились в залах и на стадионах ради наслаждения, которое актёры и певцы давали зрителям.
Видя очередь из мужчин, нетерпеливо подранивающих свои хуи в ожидании, когда они смогут заправить их в нутро Доун, она чувствовала себя волшебницей, дарящей чудо наслаждения этим сильным и властным самцам, которые полностью подпадают под её власть пусть на короткий срок для каждого в отдельности, но так долго для всех, одного за другим.
Даже любимый муж, испытавший в ней оргазм и сыто отваливающийся от неё, тем самым оскорбительно перечёркивал эту необходимую для Доун её протяжённую нужность. Каждый мужчина стряхивал с себя наваждение желанья с последней каплей спермы. Но если на его месте тотчас оказывался другой, то наваждение длилось, превращаясь в реальность.
Оргазм одинокого мужчины, хотя и давал Доун толчок для собственного оргазма, тем не менее вызывал в ней разочарование обречённым прерыванием её наслаждения, которое жаждало длиться. Поэтому череда мужчин являла собой полное решение всех проблем: излившийся в неё мужчина тотчас сменялся другим, который хотел её с такой же силой, как секунду назад её хотел предыдущий, и поэтому Доун пребывала в постоянно обновляющемся мужском желании, живя в непрерывно длящемся своём. Доун ощущала себя факелом, и чтобы он не потух, а продолжал гореть, его, как эстафету, надо передавать от мужчины к мужчине. Каждый из которых должен быть спринтером.
