– Верделла? Нет. Сказать, чтобы заглянул к тебе?
– Да, пожалуйста!
Аяна спустилась в купальню и тёрла себя до красноты, а волосы вымыла до скрипа. Она сидела и сушила их в комнате, когда зашёл Верделл.
– Ничего себе, какие длинные. А я раньше и не замечал. Прямо как у моей бывшей жены. Только у неё были чёрные.
– Бывшей... Верделл, а что вы делаете, если вдруг муж и жена больше не хотят быть друг с другом?
– Ничего. Они заключили брак, и должны жить вместе. Иногда можно получить разрешение на развод, но это такая головная боль... А у вас?
– А у нас они расходятся и могут найти новые пары.
– Да-а. Кирья, у вас прямо оуран на земле.
– Оуран?
– Место, куда попадают праведники после смерти. Грешники – в лейпон, а праведники – в оуран, где нет места плохому.
– Понятно. Верделл, ты давно видел Лойку?
– Нет. Недавно. Кирья, она теперь спит в летней спальне близнецов. Она ушла из детской.
– Но там же холодно.
– Она чуть не с головой накрывается двумя одеялами. Не бойся, я слежу, чтобы она не заболела. Будет совсем не весело, если она сляжет.
– Это уж точно.
Чуть позже пришёл Алгар и принёс большую голову сыра.
– Так себе подарок, я знаю. Но я был уверен, что сыр тебе понравится. Попробуй.
Она попробовала сыр и сказала, что вкуснее ничего в жизни не ела. Алгар обрадовался и пообещал в следующую голову добавить немного трав, чтобы вкус стал ещё интереснее.
Они сидели за праздничными угощениями, Воло даже несколько раз рассмеялся, и Верделл пинал Лойку под столом, отчего она вскрикивала и щипала его, играли до самой темноты в разные игры, а потом пришли Нэни с Мииром.
– Айи, милая, – удивлённо сказала сестра. – Тебе не понравился мой подарок?
Аяна хлопнула себя по лбу. Забыла!
– Прости, Нэни! Я сейчас! – воскликнула она, убегая к себе.
Она зажгла весь свет, растеребила бечёвку, которой был перевязан плотный холст, и ахнула, развернув его.
В свертке лежал прекрасный новый наряд.
Она достала и зажгла ещё шесть свечей, и осторожно развернула ткань. На холсте лежали две рубашки, поплотнее и потоньше, и двое штанов. Она потрогала их кончиками пальцев. Те, что поплотнее, были будто сотканы из смеси седы с шерстью, но шерстью мягкой, совершенно не колючей. Аяна отложила в сторону рубашки и штаны и застыла над кафтаном.
Нэни постаралась на славу. При свете свечей кафтан выглядел великолепно. Ткань переливалась, искрилась и играла, будто гладь моря в свете лун.
Аяна в спешке сбросила с себя одежду, натянула новые штаны, затем рубаху, и посмотрела в зеркало. Штаны были на ладонь выше лодыжки. Ничего себе! Она ещё не носила такие длинные, но ведь Нэни обещала взрослый наряд. Рубашка закрывала колени. Аяна с трепетом подняла кафтан и продела руки в рукава, а дальше он сам скользнул ей на плечи.
Кафтан был длинным, но Нэни сделала по бокам разрезы, и Аяна махнула ногой в сторону, чтобы проверить, насколько в нём удобно. Это движение тут же показалось ей неуместным, и она смутилась. Белые птицы на подоле танцевали, и седа переливалась в свете свечей.
Аяна восхищённо покачала головой и задула их. Как ей мог не понравится этот подарок? Вот бы посмотреть на него при свете дня!
Она пробежала по коридору и выскочила в помещение зимнего очага, где её ждали, но, вбежав туда, наткнулась на спины. Нэни оглянулась, заметила её и похлопала по спине Миира, а он кашлянул, и все обернулись, глядя на неё восхищённо.
Но она не взглянула на них. Её сердце летело вниз, вниз, вниз. У двери с тростью стоял Конда. Он смотрел на неё тёмными глазами, и в животе всё сжалось, а внутри натянулась какая-то невыносимая, мучительно звенящая струна. Аяна сделала небольшой шаг вперёд, потом назад, потом прижала руку к горлу. Рукав кафтана зашуршал, она опустила взгляд и увидела на нём маленькие обтянутые тканью пуговки.
– Кирья, – хрипло сказал Конда. – У меня для тебя есть подарок. Ты примешь его?
Она неуверенно кивнула.
Конда повернулся, скинул из-за спины на руку лямку короба и открыл его. Он достал то, что лежало внутри, и Аяна поняла, что это кемандже, про которую он говорил когда-то. Она напоминала по форме лесной орех, а на длинном её грифе было всего четыре струны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Конда с грохотом подтянул к себе ближайший стул и тяжело сел на него. Он поставил кемандже на колено, вытянул из короба смычок, закрыл глаза и заиграл.
Кемандже не пела. Она рыдала, рыдала в его руках женским голосом, и этот плач рвал душу и натягивал до боли, до предела струну, которую Конда и так натянул своим приходом. Кемандже стонала и вздыхала, и плела рваную, терзающую сердце мелодию, которую Аяна никогда не слышала и не могла себе представить, полную внезапных причудливых опеваний, из-за которых всё внутри переворачивалось и сбивалось с ритма, кричала, как белая птица, летящая над морем, и снова рыдала, мучительно, отчаянно. Аяна оцепенела, у неё щипало в носу и кровь стучала в ушах. Пальцы Конды скользили по струнам, он не открывал глаза, пока мелодия не закончилась, истаяв в рыданиях, отзвенев в ушах, оставив невидимый глазу жгучий отпечаток на глухо стучащем где-то в горле сердце.
Конда опустил смычок, сунул в короб вместе с кемандже, защёлкнул застежку, взял трость и вышел, хлопнув дверью.
Стало тихо.
Воло хмыкнул и покачал головой. Все озадаченно переглядывались, а мама и Сола тревожно смотрели на Аяну.
Она дрожала всем телом. Нет. Выдох. Вдох. Дыши, говорила олем Ати. Дыши.
– Очень красиво, – сказала она, улыбнувшись. – Тебе тоже понравилось, мама? Такая замечательная музыка.
Сола посмотрела на неё с каким-то ужасом.
– Да. Красиво, – сказала мама, но на лице было написано что-то совсем другое.
– Как вам мой наряд? – спросила Аяна. – Вы успели рассмотреть?
Вдох. Выдох. Олем Ати.
– Там есть карманы, – сказала Нэни задумчиво. – Я знаю, ты любишь, когда они поглубже. И на штанах тоже.
– Неужели на четырёх струнах можно сыграть вот такое, – тихо удивился Коде. – Тили, ты слышала? Это было как голос.
– Айи, ты в порядке? – спросила Тили.
– Я сейчас приду, – очень звонко сказала Аяна. – Мне надо причесаться.
Она развернулась и не спеша вышла из комнаты. За ней, словно тень, шаг в шаг шёл Верделл.
– Ты пойдёшь смотреть, как я причёсываюсь? – спросила она, когда дошла до своей двери.
– А надо?
– Как хочешь. Верделл, если уж зашёл, закрой дверь, пожалуйста.
Она села и очень долго сидела молча, потом вынула гребни и стала причёсывать волосы.
– Кирья, ты странно себя ведёшь.
– Да? Не заметила.
– Да. Это песня на тебя так подействовала?
– Это не песня.
– Это песня. Только он на кемандже её сыграл. Там человек поёт, который потерял свою любимую и зовёт её вернуться к нему, а то он на себя руки наложит.
– Что?
– Убьёт себя. Правда, душу рвёт? Я чуть не заплакал. Там такие строчки в песне есть, я их прямо вспоминал, когда он играл. Про то, как он умер внутри, когда она ушла, и теперь ему всё равно, будет он жить или нет, хотя снаружи он даже улыбается. Кирья, ты куда?
Она схватила сапоги и сунула под мышку. "И-и-р-р-р" – коротко скрипнула дверь.
– Айи, ты куда босиком?
Она пробежала мимо Алгара, на крыльцо и вниз. Снег обжигал. Огонь внутри обжигал сильнее. Перед ней были следы на снегу.
За мостом она поняла, что ноги всё-таки мёрзнут, а правая ещё и болит. Она обернулась и увидела тёмные пятна на синем. Наступила на камень, наверное, – пронеслась и исчезла мысль.
Затон. Тёмная вода, корабль.
Она на миг не узнала его, но потом поняла, что так он выглядит с восстановленными мачтами. Шлюпка... Где-то есть ещё одна шлюпка.
Аяна кинула в неё сапоги, выволокла из-под навеса, обдирая руки, с рычанием дотолкала до воды и схватила весло у борта. Бок корабля был всё ближе.
Лестница. Она взяла сапоги в зубы и взобралась наверх. Где он? Аяна поняла, что не знает, куда идти. Корабль слегка поскрипывал, он как будто дышал.
