– А твои старшие сёстры? А какие-то другие родственники?
– Мои сёстры – не Пай. Они давно замужем. И они не наследуют ему. Женщины не могут наследовать родовое имя и имущество. А братьев у Пулата нет. Все остальные родственники — слишком дальние.
Конда посмотрел на неё.
– Я совершил очень подлый поступок. И я ожидал, что ты сейчас начнёшь плакать и обвинять меня.
– В чём?
– Что я сломал тебе жизнь. Со мной ты не обретёшь семейного счастья, от меня ты не сможешь родить детей.
– Я и так не смогла бы обрести с тобой семейного счастья. У нас осталось два с половиной месяца. О чём ты говоришь? Я гоню от себя эту мысль, но это так.
Конда взял её лицо в ладони.
– Погоди... Постой, Аяна. Ты хочешь сказать сейчас, что пришла ко мне, заранее будучи уверенной в том, что я уеду? Ты думала, что я уеду, оставив своё сердце здесь, в этой долине? Ты, верно, шутишь. Ты моё сокровище. Как я могу оставить тебя?
Аяна вспомнила слова Воло. «Она же надоест тебе через месяц... Ты уедешь и забудешь всё это, как предрассветный сон». Так он сказал.
– Так ты останешься?
Конда закрыл глаза.
– Я не могу. Я должен сначала провести их до дома. Я думал над этим давно. Я начал думать о тебе с того момента, как увидел там, в море, и увидел это море в твоих глазах... и потом ты просто заворожила меня, тогда, в вашем дворе, когда увидела ткань, которую я тебе показал. У тебя было такое лицо... И когда ты села напротив меня за стол и смотрела, как я ем. Интересно, а ты давно думаешь обо мне?
Аяна покраснела.
– Что это значит? Почему ты покраснела? После всего... ты стесняешься?
– Конда, это была случайность. Мне стыдно. Я случайно посмотрела.
– Куда?
– На тебя.
– Так. Когда и где ты посмотрела на меня?
– На второй день. В купальне... Конда, я клянусь, я не хотела!
– И что же ты увидела?
– Почти всё... Конда, я не хотела...
Он вдруг замолчал. Аяна посмотрела на него с тревогой.
– Сколько же времени мы потеряли, – сказал он.
51. Моя Айи
Аяна вернулась домой поздним вечером, оставив Конду на «Фидиндо». Шёл снег. Было тихо. Она сняла свой праздничный наряд и осторожно сложила в шкаф. Сияние и гладкость седы и раньше манили её, а теперь, глядя на переливы цвета в складках, она вспоминала, как ткань соскальзывала с её кожи под горячими пальцами Конды, и кончики ушей снова горели. Аяна надела старую одежду и села на кровать, чувствуя, как привычный мир снова свивает вокруг неё узор, свой поток, в который она постепенно , шаг за шагом, теперь возвращалась. Она убежала со своего праздника, и Верделл с Алгаром видели это. Мама сойдёт с ума, если узнает, что Аяна убежала к человеку с «Фидиндо». Ну, по крайней мере, маме не надо опасаться, что он оставит её дочь с ребёнком в животе. А ещё он сказал, что вообще не оставит её.
Её не было всю ночь и весь день. Это наверняка заметили все. Аяна вздохнула, посидела ещё немного, теряясь от неизвестности, и спустилась к Соле.
– Сола, – тихо позвала она из-за двери.
Тётя открыла так быстро, как будто ждала её под дверью.
– Заходи, – сказала она. – Быстро.
Аяна просочилась в щель, оставленную для неё тётей, и села на кровать.
– Ты была у Тили, – хмуро сказала Сола. – Ты пошла к Тили, потому что вспомнила, что оставила там вышивку, которую не успела закончить. Ты дала себе зарок, что закончишь к своему празднику, поэтому пошла, как только вспомнила.
– Но Тили...
– Они с Коде ушли сразу после того, как ты убежала. Дай, я посмотрю твою ногу.
– Зачем?
– Я отправила Верделла заметать твои кровавые следы. Я нашла их, когда вышла за молоком с утра. Ты бежала босиком и распорола ногу обо что-то. Твои следы вели на мост, а после — к затону. Он всё убрал. Ты была у Тили. Дай ногу.
Аяна сняла сапог. Сола нахмурилась.
– Надо промывать. Как ты не заметила этого?
Она подняла глаза на Аяну и изменилась в лице.
– Айи, ты, должно быть, шутишь. Девочка моя, ты понимаешь, каково будет твоей маме? Твоё разбитое сердце убьёт её. На ней только-только начинает нарастать новая кожа. Я и Верделла-то отправила, чтобы соседи не судачили, к кому бегает её дочь, не замечая кровавой раны. Я ещё понадеялась, что в кои-то веки ошибаюсь, но...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Как ты поняла? – прошептала Аяна.
– У тебя было такое лицо... Олем Ирна в детстве читала нам сказания о древних героях. Они шли в битву, и могли либо выиграть её, либо проиграть и умереть. Я представляла их с такими лицами, какое было у тебя. Ты будто шла в последний бой. Айи, тебе надо быть осторожной. Не ходи больше туда. А сейчас я дам тебе травы, завари их и выпей. Будешь пить их всю неделю.
– Нет нужды. Он болел и не может... у него не будет детей.
– Хм. Кто сказал ему?
– Их лекарь. Сола, не делай такое лицо! Ты не будешь снова осматривать его!
Сола закатила глаза, потом взяла Аяну за руку и заглянула в лицо.
– С тобой всё хорошо, милая? Ты в порядке?
Аяна покраснела. Сола ахнула.
– Это ещё хуже, чем могло бы быть. Девочка моя, не ходи к нему больше! Это ничем хорошим не закончится!
Аяна покачала головой, глядя в пол.
– Я знаю, что ты ненавидишь, когда тебя не слушаются. Но будь ты на моём месте, ты бы послушалась?
Сола вздохнула и промолчала.
Аяна думала, что ей станет легче. Но быть вдали от Конды становилось всё сложнее. Она постоянно одёргивала себя, пытаясь сосредоточиться на чём-то, но сердце было где-то там, в его ладонях, а он был на «Фидиндо», в столярном дворе или в верхней деревне. Она уходила на занятия в учебный двор, но ноги несли её не туда, Конда встречал её в маленькой каюте и прижимался к ней горячим телом, а всё остальное время она теряла рассудок, тоскуя по нему.
Она переспрашивала всё по несколько раз, стала рассеянной и неожиданно замирала во время работы или стряпни. Сола обнимала её, удручённо качая головой, и печально заглядывала ей в глаза.
Конда ходил сам не свой, а Воло мрачнел с каждым днём. Таканда начал кроить паруса, и все постепенно привыкали к мысли, что скоро «Фидиндо» покинет долину, унося свою команду к дому.
– У нас сегодня празднуют начало нового года, – сказал Конда как-то, лёжа рядом с ней на узкой койке в своей каюте. – А у вас?
– У нас – весной, когда земля пробуждается. Как раз в день вашего отъезда, – слова полоснули её сердце, как лезвие ножа. – Я не буду праздновать этот день. Конда, ты слишком далеко.
Они были тут как внутри деревянной шкатулки, небольшой и уютной.
– Я не это имела в виду, – сказала она. – Вернее, не только это. Я хотела сказать, что, может быть, тебе стоит перебраться в дом? Скоро начнутся самые холодные дни. Затон окончательно затянет льдом, но по нему не пройдёшь. Придётся разбивать его, чтобы шлюпка подошла к борту. А ещё тут нужно сменить простыни.
– Они пахнут тобой. Я не могу заснуть, это мучает меня. Я переберусь обратно. Но тогда тебе придётся и правда ходить на занятия. Может, покажешь мне ваш учебный двор? Я хочу сходить на урок. Мне интересно.
– На какой?
– Подожди, у меня тут осталось твоё расписание. – он подошёл к столу, и она любовалась на его плечи и спину. – Вот это. Ваши сказания.
– Это послезавтра. Пойдём. Помоги мне собрать простыни.
В учебном дворе на Конду не смотрели косо, как опасалась Аяна. Он внимательно слушал, что рассказывает арем Дар, и даже что-то записывал. Когда занятие закончилось, он задумчиво вышел на улицу и долго шёл, рассматривая свои шнурки.
– Почему ты такой задумчивый?
– Ваши сказания отличаются от наших, но есть и сходство. Мне надо подумать над этим. Аяна, я хочу навестить капитана Эрланта.
Дороги уже были протоптаны, и путь занял не так много времени. Они поднялись в комнату, которую показал правнук олем Нети. Капитан сидел в кресле и писал что-то на листках бумаги.
– Конда, мой мальчик, – улыбнулся он. – Ты давно не навещал меня.
