узнал меня, потому что год не виделись. Я с гражданской тогда шел, — вспомнил вдруг дедушка. — А теперь он тебя не узнает, когда вернется с войны. Ты большой стал. Быстротечное время уж сменило поколения. Так-то, Пашенька, идет жизнь.
Значит, и для моего отца эта сосна была какой-то особенной. Может, и для меня станет такой.
После привала под упиральской сосной вроде веселее зашагалось. Даже дедушка пошел легче.
Уже в темноте около каких-то прясел услышал я глухой топот, и бодрый голос кривого Сана окликнул нас. Андрюха подскочил ко мне.
— Ух, и поел я. Молока кринку выдул, картошки вареной чугунок. На-ко, — и сунул мне теплую пресную шаньгу на сочне.
ГЛАВА 4
Странная была эта Ефросинья. Когда в город приезжала, уговаривала дедушку сбить печь, и Андрюха ехал затем, чтобы делать эту самую печь. А тут, как только узнала, что у брата повестка в военкомат, про работу ни слова. Пусть Андрюха походит, погуляет, отдохнет, мало ли что еще на фронте с ним случится. А печь обождет. Оказывается, ждать можно.
Пригласила к себе дедушку и меня Агаша Степиха. В наших местах всех замужних женщин называют по имени мужа: Степиха, Петиха, а детей как придется: и по отцу, и по матери — Санко Иванов, Иван Степанов, Галина Митриева, а о фамилии даже не вспоминают. Да и что фамилия даст, если почти во всей деревне она одна — Коробовы.
Агаша Степиха, жена бывшего председателя нашего колхоза Степана Коробова, позвала нас к себе, во-первых, потому, что была родственницей моей мамы, а во-вторых, и это, конечно, основное, из-за того, что выменяла сыну Ванюре за полпуда муки разбитую гармонь, которую предложила дедушке починить. Ванюра, скуластый, черноглазый парень, был мой одногодок, и не только одногодок, а родились мы с ним почти в один час, и нас, новорожденных, мыли и отпаривали в одной бане, так что и тут мы были в какой-то родственной близости. Когда видели нас вместе, всегда напоминали об этом.
Ванюра, пока я не видел его, повзрослел. Заматерел, как говорила Агаша. Он ходил враскачку, охальновато, по-мужичьи, пошучивал и работал будто бы совсем как взрослый: носил на току мешки-пятерики. Меня бы от таких мешков, как таракана, к земле прижало, а он только покрякивал.
Раным-рано забежал за мной Андрюха. Он уже и выспался, и позавтракал, и выглядел по-отпускному: сандалии на босу ногу, майка. Ванюры уже давно не было. Я слышал сквозь сон, как стучал он в сенях кнутовищем, поругивался, что не выспавшись пришлось ему идти на поле. Вчера и правда со встречей засиделись долго. Я как забрался на полати, так сразу уснул.
Мы с Андрюхой пошли туда, откуда доносился стрекот жнейки. Ванюра докашивал ржаной клин у Елагиной пустоши. Кружились грабельцы, сбрасывая на полотно тяжелые стебли. Ванюра задерживал их палкой и, накопив до размеров снопа, сталкивал на землю. Лошадью правил совсем малыш, Ефросиньин Колька, парнишка лет девяти. Он сидел верхом с вицей в руке.
Следом за жнейкой шли женщины, вязали снопы, ставили бабки. Веселым, людным становилось поле от этих бабок. Будто в одинаковых сарафанах собралась на нем целая толпа женщин. Видно, оттого и зовут бабками составленные так снопы.
Завидев нас, Ванюра велел остановить лошадь. Слез и солидно подошел, подав руку. Он достал жестяную коробку с табаком, предложил Андрюхе, потом мне. Я курить не стал, а Андрюха завернул цигарку.
— Ну, дак воевать, значит? — сказал Ванюра, хотя знал, что у Андрюхи есть повестка. Но так уж иногда спрашивают о том, что и сами знают.
Ребята курили, а женщины послушно ждали. Колька тут же привалился к шее лошади и задремал. Не мешало даже то, что лошадь, гоняя длинным хвостом слепней, попадала по нему. Веснушчатое лицо было измученным. Видно, Колю тоже подняли ни свет ни заря.
— Дай-ка я проедусь, — предложил вдруг Андрюха и забрался на железное, мисочкой, сиденье. — А ну, Коля, припужни мерина.
Коля встрепенулся, и жнейка бодро застрекотала. Андрюха не впервой работал, получалось у него сноровисто и легко. Колю он веселил, не давая дремать:
— Ну-ну, всего три кружочка, держись, не спи, племянничек, я тебе гостинцев привез.
— Пойдем, — сказал мне Ванюра, довольный тем, что его заменили. — Может, дедко твой гармонь к вечеру успешит?
Притащив из клети перевязанную мочальной веревкой гармонь, Ванюра нерешительно спросил дедушку:
— Как, Фаддей Авдеич, в печь ее сразу надо или можно что сделать?
Дедушка отложил свой ощерившийся гвоздями ботинок, который, видно, собирался чинить, взял уважительно гармонь, развязал веревку.
— Досталось ей, бедной, — пожалел он, — да вроде можно подправить. Не пропащий еще инструмент.
Ванюра заулыбался:
— Значит, можно?
Мы с Ванюрой подсели к скамье, на которой дедушка собирался чинить гармошку. Он был отменный мастер. Мог не только ремонтировать гармони, но и делать новые. Как-то по зиме собственноручно сделал такую, что она на базаре в горластом гармонном ряду заглушила своим певучим басом все остальные. Откормленный старшина сразу выложил запрошенную цену.
Что такое гармонный мастер? Это и столяр, и слесарь, и переплетчик, и, если хотите, портной — все сразу. Вот кто гармонный мастер! Да еще слух у него должен быть, да и художническая натура. Ведь не кто иной, а он делает настройку инструмента, инкрустирует наборной костью да обломками гребешка корпус, подбирает мех такой, чтоб был ярок, как радуга или русский сарафан.
Дедушка сразу определил, что хромку починить можно. И пояснил, что ливенки и тальянки у нас «абсолютно повывелись», а саратовские с необъятными мехами отчего-то не прижились.
Наклонившись ухом к гармони, он начал играть. Хоть играл он веселую песню «Во саду ли, в огороде», никто не улыбался и не смеялся, как не смеются на приеме у врача.
Надо определить хворь. Наигрывая, дедушка снял фанерные, бесхитростно выпиленные крышки. Похожие на башмаки, планки на тонких проволочках-ножках начали притопывать, открывая круглые отверстия. Гармонь астматически сипела, попискивала и мелодию вести не могла.
Найдя хворь, дедушка достал кожаный мешочек с напильниками, щипцами, игрушечной носатой наковаленкой и погрузился в свою работу, словно забыв о нас. Просто занятие это требовало усиленного внимания. Мех заклеить, дыру в нем заделать нетрудно. А вот голоса… Это дело тонкое, и возни с ними полно. Всякий надломленный голос всегда издает другой звук, гораздо ниже нормального. Такой голос не жилец, его не настроишь, надо менять.
Бывает, что голоса чуть-чуть расходятся по тонам. Тут поможет напильничек. Он утоньшит кончик голоса до нужного звучания.
В общем трудная это работа. Да еще с дедушкиной одышкой.
