— Да здравствует обед! И давайте поговорим о чем-нибудь другом!
Этюд о фальшивых паспортах, подлинных с точки зрения закона!
«Да — о чем я: о том, что столичный наш город… принадлежит к стране загробного мира, — говорить об этом не принято как-то при составлении географических карт, путеводителей, указателей; красноречиво помалкивает тут сам почтенный Бедекер; скромный провинциал, вовремя не осведомленный об этом, попадает в лужу уже на Николаевском или даже на Варшавском вокзале; он считается с явной администрацией Петербурга: теневого паспорта у него нет».
Андрей Белый. «Петербург»
Другие страны, другие паспорта! Другие паспорта, другие судьбы! Заполучить не просто паспорт, но совершенно другой паспорт, — вот в чем вопрос. Но если изначально у тебя было совершенно иное имя, то по законам логики другой паспорт тебе следует выписать на имя новое!
Как придумать нам с матерью новое имя, размышляет брат Матросика и Капитана, раз уж пошли прахом все усилия стать внебрачным сыном габсбургского красавца-гроссмейстера немецкого рыцарского ордена и тем самым наполовину арийцем. Новые имена на улице не валяются, да и неторопливо-буржуазный процесс усыновления не годится в наше стремительно летящее время, новые имена нам надо просто-напросто купить!
В Карлсбаде, где мы нашли прибежище в санатории у дядюшки Мордехая Флеша, до самого недавнего времени имевшего обыкновение заканчивать каждую политическую дискуссию словами «Бенеш — это самая умная голова со времен Спинозы!», заняться этим было бы совершенно немыслимо. Здесь семью Флешей и их ближайших родственников слишком хорошо знали.
Еще дед Флеша, умудрившийся стать доктором медицинских наук, выпустил в 1846 году «Самый надежный путеводитель по Карлсбаду и его окрестностям», начиная с общих предписаний вроде «Не следует мешкать с переходом к здоровому образу жизни до приезда в Карлсбад», продолжая своего рода диетой для души: «Две дороги ведут к здоровой и полноценной жизни, они же ведут и по ней самой, а называются они Истина и Природа», и распространением карлсбадских минеральных вод по всему свету (этикетки на немецком, французском и чешском языках) и заканчивая «Сведенным в таблицу обозрением направлений и названий всех карлсбадских променадов» («От Шлосбрунна до обелиска милорда Финдлейтера: 448 морских саженей, 1120 широких, 1400 частых шагов, продолжительность — 14 минут»), любому богатому ипохондрику, вздумавшему посетить курорт, открывались тем самым все его тайны, а отпечатано все было в типографии братьев Франек и выпущено одноименным издательством. Сын этого Флеша-старейшего приумножил семейную славу врачевательства, выпустив в 1866 г., в год битвы под Кениггрецом, «Словарь здоровья для отдыхающих на курорте Карлсбад», представляющий собой самый объемистый панегирик духовной, физической и душевной жизни буржуазного или аристократического ипохондрика. Полистайте в алфавитном порядке: «Акклиматизация», «Аллеи», «Балы», «Вечером», «Вкус к жизни», «Гармония», «Доверие (к лечащему врачу)» — и так вплоть до «Яиц вкрутую, всмятку или в мешочек». Доктор Флеш изъясняется в собственном словаре с такою метафоричностью, что она заставляет трепетать небо и землю. «Вечер — пишет он, например, — это осень дня; жизнь кровеносной системы берет верх над жизнью нервной системы; повышения кровяного давления следует избегать, а приготовления к предстоящему ночному отдохновению начинать немедленно!»
Доктор Мордехай Флеш заново издал сочинения отца и деда, сведя их в единый том и предпослав ему
Слова признательностиОт Его Превосходительства ВысокоблагочинномуГосподину патриарху Архиепископу фон ЭрлауИог. Лад. Пиркеру фон Фельзо-Ёр По случаюЕго первого посещения Им основанной Офицерской купальни В Карлсбаде:
«Слава армии!Подумал ты, проникнувшийся благом,Дарующий без цели от души,И дал припасть к широкошумным влагамВоителю в волнующей тиши».
Семейство однако же дядюшка Мордехай ошеломил прежде всего лихостью, с которой раздобыл совершенно неслыханные кредиты на строительство гигантского белоснежного санатория для страдающих заболеваниями ушей, категорически и непрерывно утверждая, будто он способен излечить от стопроцентной глухоты. Доктор Мордехай Флеш стремился главным образом потрафить вкусам страдающих стопроцентной глухотой американских миллионеров: так, он распорядился оборудовать бронированное помещение-сейф, способное выдержать и прямое попадание бомбы, более того, перед лицом опасности сейф можно было простым нажатием кнопки погрузить под воду, причем ценности, хранимые в нем миллионером, не пострадали бы. Он распорядился украсить одеяла, наволочки, простыни, купальные полотенца, крышки роялей и даже колпаки поваров монограммой «Санаторий доктора Мордехая Флеша», и вскоре после Первой мировой у него действительно появился первый стопроцентно глухой пациент из числа американских мультимиллионеров… Перед самым окончанием курса лечения он велел курортной капелле сыграть мультимиллионеру на трубах и барабанах марш, удвоив обычное число музыкантов, и утверждал, что излеченный и осчастливленный американец на протяжении всего исполнения радостно кивал. Семейство однако же знает, что кивками, да и то короткими, — сопровождались лишь самые мощные аккорды удвоенной капеллы.
В период великой депрессии поток глухих мультимиллионеров иссяк, рейхсканцлер без единого выстрела наложил лапу на Карлсбад с окрестностями, и доктору Мордехаю вместе с ближайшими и не самыми близкими сородичами пришлось перебраться в Бад Пиштьян. И хотя теперь дядюшка Мордехай не терпящим возражений голосом патриарха изрекает: «Пиштьянские воды по меньшей мере столь же целительны, как карлсбадские, осенью я открываю здесь первый кабинет!», брат Капитана пожимает плечами и думает: здесь, в Пиштьяне, нам легче обзавестись новыми именами и паспортами. Тут нас никто не знает…
Сперва он приводит в порядок паспорт матери, то есть наоборот, в беспорядок, если воспользоваться покрытыми паутиной времени правовыми нормами. Но кому охота пользоваться ими, если тебе нужно найти семидесятипятилетнего жениха (даже не вспоминая при этом изречение из вавилонского талмуда: «Рабби Иокинаан имел обыкновение вставать и перед старцами неиудейского происхождения»), имея в виду заплатить ему за то, что он один-единственный раз появится вдвоем с твоей вдовой матерью в магистрате Бад Пиштьяна и поставит подпись под соответствующим документом… Этот старец снабдит пожилую даму, спасающуюся от рейхсканцлера, новым именем и новым гражданством, и произойдет это в мгновение ока в самом конце февраля 1939 года, а главное — новым паспортом в качестве своего рода мужнина приданого, приданого весьма полезного, хотя и проплаченного заранее. А большего от него не ждут и не просят.
Можно сказать, что на этот новый паспорт с примечаниями, сделанными по-чешски и по-французски, не падает даже тень немецкого рейхспаспорта, и мать Капитана обладает таким образом воистину теневым паспортом — таким паспортом, с которым даже иудейская дама может преспокойно проживать в тени рейхсканцлера, и вся эта история, — как выразился бы Мордехай Флеш, — оказалась самой мудрой выдумкой со времен Спинозы. С помощью такого паспорта можно пересидеть отмеренную тебе часть тысячелетия, на которое рассчитан рейх, в ситуации того же политического блаженства, какое сулит дунайский островок Ада Калех, особенно с учетом того, что Словакия, в которой и расположен Бад Пиштьян со своими водами, на взгляд Флеша, по меньше мере не уступающими карлсбадским, провозгласила в середине марта 1939 года независимость… Но даже в пражском эмигрантском кафе на Венцельсплац не все полностью отчаялись, в отличие от того карлсбадского адвоката, который ежеутренне прибывает в массажный салон к девяти, хотя сам бордель открывают только в десять. Можно здесь увидеть и гениального математика, спасшегося бегством из присоединенной к рейху Судетской области, — гений держится на черном кофе, которым его угощают, на картофеле, мешок которого прихватил с собой из Судет, и по первому же требованию делает на основании сложных формул вероятностный расчет того, что наступление танковых клиньев гитлеровской армии захлебнется в Юнгбунцлау, потому что кончится горючее. Капитан Своей Судьбы однако же обнаруживает, что его разносторонние опасения подтвердились, изучив за мраморным столиком Вурлица-Зинцхайма в аграмском эмигрантском кафе отчеты о победоносном вступлении рейхсканцлера в Пражский Град и, разумеется, не найдя в газетах ни слова о состоявшемся на того покушении… Нет, рейхсканцлер вчера вновь вышел, вскинув правую руку, на крепостной балкон, — этот жест победителя наверняка уже вошел у него в привычку, и его значение одинаково понятно всем — и поверженным противникам, и ликующим девицам из Немецкого гимнастического союза. Последние нынче столь же счастливо снуют по лиственным и хвойным лесам Богемии, согретым мартовским солнцем, как год назад — Жозефина Виммер по венской площади Героев; теперь им окончательно стало ясно: «Отечество наше бескрайне, как жажда, — от моря до моря оно!»
