Заметка в пражской газете, напечатанная мелким шрифтом в колонке местных новостей, заставляет Капитана со вздохом выпустить этот образчик зарубежной печатной продукции из рук: некий старик в старомодном плаще бросился 15 марта 1939 года на улицу, преграждая дорогу первым немецким танкам, его сшибло наземь и убило на месте. Речь идет о гимназическом учителя в отставке докторе Томасе Магнусе, страдавшем, судя по всему, душевным заболеванием уже продолжительное время…
Капитан смотрит на розовые прожилки в мраморе столика, он в полуобмороке, как в тумане доносятся до него слова бывшего старосты их класса Себастьяна Траппа при прощании в Вене: «Знаешь, Магнус совсем рехнулся, он возвращается в Прагу!»
Вероятно, на момент ввода войск в Прагу Магнус оказался единственным обладателем настоящего теневого паспорта, и виза у него была в полном порядке, — та самая виза, получателя которой допускают в чаемый им рейх в любое время и независимо от возможного психического расстройства…
После того, как передача очередной страны рейхсканцлеру была подтверждена очередным символическим действом на балконе в Пражском Граде, а директора политического цирка великих держав, и глазом не моргнув, подписались на этот пусть и вивисекторский, зато вполне успешный, гарантирующий полные сборы номер и внесли его в ежедневную программу, супружеским парам Ледереров, Кнаппов и Капитану с женой остался лишь их старый трюк с пляшущим медведем, в ходе которого приходится водить за нос самих себя, — и с этим трюком пора было заканчивать как можно быстрее, пора было вырваться из заколдованного круга между мраморным столиком Вурлица-Зинцхайма, двенадцатичасовым выстрелом из крепостной пушки, игрой в предпринимательство и вечерними посиделками на вилле у Кнаппов, пора было со всей серьезностью раз и навсегда осознать необходимость эмигрировать из Европы, по меньшей мере, из Центральной Европы, и начать действовать соответствующим образом.
По этой причине Женни Ледерер, например, начинает посещать курсы косметологии и маникюра, опробует свое только что обретенное умение на подругах, уродует Капитанше подушечку большого пальца, накладывает Соне Кнапп столь горячую косметическую маску, что едва не испепеляет той щёки, и, щеголяя посеребренными ногтями, наводит аграмских добропорядочных дам на нехорошие подозрения, хотя всего лишь хочет проверить различные оттенки лака, предлагаемые рынком… Конечно, салон Женни Ледерер, как он будет называться, избавится от этих болезней роста. И по той же причине Капитанша пытается стряпать особо изысканные блюда венской кухни: можно будет открыть ресторанчик «Старая Вена» где-нибудь в Англии, Америке, Австралии или Новой Зеландии, а можно и начать с должности поварихи, хотя до сих пор ее уменья исчерпывались натуральным шницелем с рисом и глазуньей со шпинатом, да и то в те дни, когда повариха брала выходной.
Однако меню можно тем не менее составить заранее: суп из мозговой косточки с кнедликами, гренки с рисом и зеленым горошком, зальцбургские пышки, императорский ячменный суп, жаркое на молоке с запеченным картофелем и фаршированным луком, кремовый торт, мясной бульон, цыплята, фаршированные рисом, яблочный штрудель. Моему запуганному младенческому «я» невдомек, что именно яблочный штрудель становится символом этих надежд, — ничего не понимая, я слежу за странными приготовлениями в углу жилой комнаты: там расстелили белоснежную накрахмаленную скатерть, посыпали мукой, положили посередине здоровенный шмат теста, Капитанша и Женни встали с двух разных сторон, отерли испачканные в муке руки о свежие передники и принялись раскатывать тесто, причем Капитанша говорит подруге: «Значит, вы едете в Новую Зеландию, дать тебе в дорогу нечего, так я хотя бы научу тебя печь венский яблочный штрудель!» Они раскатывают тесто, сперва вручную, потом — валиком, желтоватая масса расплывается по столу морем, однако не переливается через края, — дамские ручки подхватывают ее и отщипывают лишние кусочки, с предельной осторожностью они раскатывают тесто все тоньше и тоньше, ведь это должен быть настоящий штрудель, — и вот вдруг тончайший слой рвется, и тесто уныло возлежит рваными лоскутьями посреди покрытого белой скатертью стола. Они пытаются начать все сначала, они сотворяют свой штрудель заново, повторяя этап за этапом, — шмат теста, ручная раскатка, валик, разрыв с неровными лоскутьями посредине, затем разом принимаются смеяться и устало опускаются в кресла, причем Женни говорит: «Уже полпервого! Давай оденемся и сходим поесть в „Градски Подрум!“» У нее никогда не было серьезного, а тем паче трепетного отношения к еде, и научить ее этому было невозможно, за что ее не раз поругивал еще родной отец, хотя он, будучи директором импозантного венского отеля «Бристоль», вечно таскал с гостиничной кухни самые лакомые кусочки на семейный стол и, видя нетронутые дочерью фигурные булочки (а их у нее набиралась целая гора), срывался на крик: «Настанет время, и картошка с капустой покажется милой барышне самым настоящим деликатесом!» Пауль Кнапп, напротив, распоряжается развить эмигрантскую наступательную инициативу далеко за пределы горизонта, очерченного яблочным штруделем, и с помощью своего адвоката Зибенковича наводит справки о возможности быстрого и желательно скрытного (не на глазах у всего города) католического бракосочетания супругов Ледерер, Женни и Зигфрида, которому, разумеется, должен предшествовать обряд крещения. Он полагает, что раз уж людям баснословно везет, а баснословно везет именно Ледерерам, которым заранее обещано место для их дочери Ирены в привилегированной новозеландской католической школе, то в дальнюю дорогу надо отправляться с соответствующими документами. Ахая и охая, доктор Зибенкович вносит в свод южно-славянского фольклора историю о необычайной свадьбе в хорватской деревеньке Янкузевач, о свадьбе с сопутствующим ей крещением брачующихся.
Вешним деньком 1939 года два автомобиля, поднимая тучи пыли, доставляют всю компанию на смешанное празднество крестин и свадьбы в Янкузевач. В деревне жизнь еще по старинке патриархальна: священник после воскресной мессы отечески хлопает по плечу принарядившихся мужиков и оставляет без такого поощрения их работников, крестьянки на пасху передают через забор собственноручно расшитое полотенце «госпоже пасторше», хотя католический священник, естественно, не может быть женат, но в открытую живет с толстухой-учительницей, что вызывает и к нему и к ней дополнительное уважение; по воскресеньям, а также в день двойного празднества семьи Ледерер, учительница играет в церкви на фисгармонии, — невероятно страстно и чудовищно фальшиво, — предварительно наготовив горы всякой снеди, — кислые и сладкие похлебки, ливерные колбаски на маленьких шпажках, жаркое с горами картофеля и вермишели, каштаны, пышки и волованы. Она отличная хозяйка, а из супружеского алькова ее прогоняют лишь в тех редких случаях, когда в деревушку наведывается епископ!
Так не получится ли здесь, в Янкузеваче, самой настоящей хорватской свадебной процессии? Генеральный директор фабрик Кнапп в качестве «старого свата», или старейшины, возглавит ее, адвокат Зибенкович окажется «знаменосцем» и взметнет на длинном древке свадебное знамя, увенчанное большой пышкой, а поверх пышки еще и яблоком. Не придется ли знаменосцу Зибенковичу постучать в заветную дверь частым и громким стуком, потому что там, за нею, заняты последними шумными приготовлениями и не услышат его нарочно? Придется ли ему не только стучать, но и звать, причем звать бесконечно долго, пока из-за двери его не спросят, кто он такой и что ему нужно? И что ответит знаменосец Зибенкович, розу из сада попросит он или лань из рощи? И не начнутся ли вслед за этим переговоры между сторонами у двери и за дверью, и наконец появятся сперва старая баба, а потом — женщина средних лет? И не окажется ли так, что гости по-прежнему останутся недовольны, и кто-то за дверью небрежно произнесет старинную формулу: Да есть тут у нас одна босоножка! И тогда к людям выйдет Женни Ледерер, невеста, и ее встретят словами: Она-то нам и нужна! Мы ее приоденем и приобуем. И ей передадут чулки и изящные туфельки (а в одну из них, может быть, вложат серебряную монету), а обуется уж она сама. И как знать, может быть, Капитан Израиль Своей Судьбы выстрелит из ружья в яблоко, предусмотрительно положенное на крышу? И какой будет срам для всех, если он промахнется! И тогда Женни Ледерер выйдет с венком на голове и запустит в жениха тремя яблоками, одно за другим, а он будет с деланным испугом прятаться от яблочного града за знамя? И все же смельчак Зиги Ледерер поднимет яблоки с земли и возьмет на себя руководство свадебной процессией, которая потянется к церкви, и забросит пышку на церковную крышу. Может быть, и нам, детям, доведется сыграть в этом действе определенную роль: скажем, нам с Иреной Ледерер придется встать посреди церковной площади в Янкузеваче и как на материнский день рождения прочитать в два голоса поздравительный стишок, правда, на старославянский лад:
