уже уезжает совсем.
— А в Зедазени ты так и не заглянул? — спросил старик укоризненно.
— Да я пока не уезжаю. Спешу на станцию, гостя из Тифлиса встретить. — Корнелий взглянул на часы. Было уже девять.
— Успеешь, — успокоил его Годжаспир. — Отсюда, если даже пешком идти, можно за час управиться, а поезд раньше двенадцати теперь не приходит.
— Не опоздаешь, — подтвердили и другие крестьяне.
— Лошадь-то у тебя никак дядюшкина, узнаю, — сказал Годжаспир, взглянув на фыркавшего поминутно жеребца.
Разговор зашел о войне, потом перешли к земельным делам.
— Эх, скорей бы землю дали! — сказал один из крестьян, в рваном архалуке. — Уж посеяли бы мы на своей земле и знали бы, что наш это хлеб будет, что ни с кем делиться не заставят…
— Жди, та́к тебе и дадут! — сухо возразил Годжаспир.
4
Корнелий подъехал к станции. На перроне рядом с милиционерами и станционными служащими стояли турецкие офицеры, одетые по немецкому образцу. Турки выжидающе смотрели вдоль полотна. Вскоре раздался свисток паровоза, и к перрону медленно подошел воинский поезд. В вагонах сидели турецкие солдаты.
К офицерам подошел командир эшелона. Турки церемонно обменялись приветствиями. Солдаты же не выходили из вагонов. Станционные служащие недружелюбно разглядывали их.
В конце перрона сидели на корточках крестьянки, торговавшие фруктами. Не понимая, что творится вокруг, они разглядывали чужеземных солдат с простодушным любопытством. Это возмущало Корнелия, и он с еще большей ненавистью бросал взгляды то на турецких офицеров, то на солдат. Чувствовалось по всему, что командиров и рядовых разделяет глубокая пропасть, На изнуренных, заросших щетиной лицах солдат лежала печать усталости и лишений. Взгляд их выражал ту безропотную покорность, которую можно прочесть в глазах животных, гонимых на убой. Сидя в вагонах, они жевали печеные зерна кукурузы — бади-буди — и совершенно равнодушно взирали на все, что делалось на перроне. Двое грузин подошли к вагону и попытались заговорить с солдатами по-турецки. Появившийся откуда-то турецкий офицер запретил солдатам отвечать на вопросы.
Оправив свою блузу, Корнелий прохаживался по перрону, продолжая окидывать враждебными взглядами неказистых на вид завоевателей. Все, что происходило сейчас на маленькой железнодорожной станции, возмущало его до глубины души. Заметив на перроне знакомого офицера грузина, Шалву Кикнадзе, он подошел к нему:
— Скажите, пожалуйста, Шалва, кто им дал право так свободно разъезжать по нашим дорогам?..
Офицер посмотрел удивленно на Корнелия. Сидевший на верхней ступеньке паровоза машинист усмехнулся.
— По договору перевозят, — сказал он глухо. — Гегечкори разрешил им…
Корнелий тогда еще не знал о договоре, подписанном правительством с Турцией, после того как турки заняли Батум, Ахалцых и Ахалкалаки. Договор этот превращал Грузию в коридор для турецких войск, направлявшихся к Баку.
— История повторяется, — тяжело вздохнув, произнес Корнелий. — В таком же положении находилась Цериметрия при царе Соломоне. Турки занимали тогда Кутаисскую, Багдадскую, Шорапанскую и Хресильскую крепости. В Шорапанской крепости хозяйничал некто Ахмет-паша, а сегодня властвовать над нами хочет вот этот вояка, — презрительным взглядом указал Корнелий на турецкого офицера, встретившего эшелон.
Стоявшие вокруг Корнелия люди бросали на турецких солдат и офицеров взгляды, полные ненависти.
— Тогда туркам помогали князья, а теперь с ними якшаются наши меньшевики, социалисты, — бросил с верхней ступеньки паровоза машинист.
Корнелий не успел закончить разговор. Раздался звонок, дежурный по станции вручил машинисту жезл, и поезд двинулся дальше.
Минут через сорок прибыл с большим опозданием пассажирский поезд из Тифлиса. Эстатэ сразу же из окна увидел Корнелия, замахал рукой.
Поздоровавшись, Корнелий взял у него небольшой чемодан и повел гостя через зал к выходу. Эстатэ был одет в чесучовый костюм. Чтобы удобнее было сидеть на лошади, он собрал брюки у щиколотки и заколол их английской булавкой, как это делают велосипедисты.
Корнелий со своим гостем ехали верхом. Вприпрыжку за ними бежал Агойя, оставшийся без лошади.
Всю дорогу Эстатэ не переставал восхищаться природой и рассказывать Корнелию о последних событиях.
СПОР ПОД ЛИПОЙ
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
А. С. Пушкин
1
Было около двух часов пополудни. Под липой на большом ковре отдыхала семья Макашвили и вместе с ней Корнелий. Эстатэ, в парусиновых брюках и белой рубахе, лежа на спине, читал книгу Слоона о Наполеоне, которая нашлась в библиотеке, некогда собранной доктором Мхеидзе. Время от времени он щурил глаза, откладывал книгу и, мечтательно улыбаясь, глядел в небо.
Ему хотелось поделиться своими мыслями о прочитанном.
— Наполеон говорил: история — это судьба, — обратился он к Корнелию. — И вы знаете — он прав. В самом деле — разве не судьба сделала его, никому не известного корсиканца, артиллерийского поручика, величайшим полководцем и властелином почти всей Европы? И то, что произошло с ним дальше, — опять же судьба! Играя с нею, он потерял все, что приобрел с такой сказочной легкостью. Он закончил свою легендарную карьеру рядовым французом и верующим католиком на острове святой Елены.
— Это не совсем так, — робко возразил Корнелий. — Подлинная история говорит о том, что Наполеона лишила всех приобретений не судьба, а авантюристическая идея господства над миром. Не судьба, а русский народ, сокрушивший великую армию завоевателя.
— Да. Но и русский народ можно рассматривать в данном случае как карающую десницу судьбы…
— Наполеон был обречен всем ходом истории.
Эстатэ собрался что-то возразить, но в это время во двор неожиданно въехал всадник. Это был Платон Могвеладзе. Серый в полоску пиджак, модный, цветистый галстук, бриджи, краги, соломенная шляпа и перекинутый на ремне через плечо цейсовский бинокль в кожаном футляре делали нового гостя похожим на героя приключенческого романа.
Откуда-то появился Иона. Он почтительно приветствовал всадника, принял от него взмыленную лошадь и передал ее Агойя.
Поздоровавшись со всеми, Платон хлопнул себя стеком по крагам и подошел к Корнелию.
— Ну что, какова лошадь? — спросил он с видом заправского наездника.
Черный, как агат, черкесский жеребец был действительно хорош: ноги тонкие, голова маленькая, с настороженными ушами, шея длинная, изогнутая, круп широкий, лоснящийся. Все стали хвалить коня, которого одолжил Платону князь Микеладзе. Только Корнелий не торопился высказывать свое мнение. Он подошел к лошади и, рукой заслонив ей глаза от солнца, стал пристально разглядывать их.
— Да ваш скакун на правый глаз слепой! — сказал он, закончив осмотр.
Все сделали вид, что не расслышали его слов. Промолчал и Платон. Он сел на стул, снял соломенную шляпу и стал обмахивать ею свое разгоряченное лицо. День был жаркий.
Несколько передохнув, Платон заговорил с супругами Макашвили.
— Карисмерети — настоящая дача, и на вас уже отразилось ее благотворное влияние…
Затем, сказав несколько комплиментов Нино, он стал расспрашивать
