Эстатэ о тифлисских новостях. К компании подошел Степан.
— Вот человек, — сказал Иона, обращаясь к Платону, — который никак не соглашается с твоими взглядами на философию и литературу. Он давно уже собирается поспорить с тобой.
Избалованный почестями и преклонением своих поклонников, уверенный в незыблемости своего авторитета, Платон сначала смутился от этих слов, но затем быстро овладел собою:
— Ну что ж, можно и поспорить, только дайте передохнуть.
Неловко почувствовал себя и Степан.
— Не слушайте его, — сказал он Платону, указывая на Иону, — просто ему хочется втравить нас в спор.
Иона захохотал.
— Ладно, отложим этот разговор. Пойдем, — предложил он Платону. — Ты, должно быть, так отбил себе место, на котором сидишь, что не чувствуешь его.
Нино покраснела и отвернулась. Иона же продолжал шутить:
— Правду сказать, не слышал я, чтобы философы бывали наездниками. Твоим учителем верховой езды, кажется, был сей молодой человек? — указал он на Корнелия. — По крайней мере, он так нам рассказывал.
— Боже, какой ты несносный! — упрекнул Иону Платон. — Не успел я еще в дом войти, а ты уже хочешь поссорить меня со всеми.
2
Приведя себя в порядок после дороги, Платон снова спустился во двор, где под липой отдыхали гости Терезы и ее сыновья. Иона опять принялся за свое.
— Скажи, пожалуйста, — стал он подзадоривать Платона, — это верно, что ты отрицаешь романтизм как литературное течение? Здесь у нас был по этому поводу разговор.
— Да, верно, — ответил Платон.
— Так вот таким твоим отрицанием Степан прямо возмущен.
— Я не возмущен, — поправил Иону Степан, — но считаю этот взгляд ошибочным.
— Согласитесь, — начал Платон, — что понятие романтизм весьма неопределенное и включает в себя несколько других, так сказать, литературных явлений…
— Я с вами не согласен, — возразил Платону Эстатэ. — Мне лично романтизм представляется абсолютно цельным и определенным направлением в литературе.
— Нет, — продолжал настаивать на своем Платон, — романтизм со всеми его оттенками, точно так же как реализм и натурализм, является составным элементом того единственного и общепризнанного течения, которое называется символизмом.
— Художественная литература, — заметил Степан, — неизменно зиждется на каком-то идеологическом фундаменте. Вы признаете только писателей-символистов, то есть писателей идеалистического мировоззрения, ибо последнее неотделимо от символизма. Ну, а скажите, как же быть с теми писателями, которые не были символистами, но принимали участие в создании мировой литературы? Или, по-вашему, всю мировую литературу нужно подогнать под символизм?
— Не знаю, это уже ваше дело — литературоведов, критиков, педагогов, — иронически улыбнулся Платон.
Спор затянулся. Степан считал своего противника неисправимым символистом и декадентом, питавшим пристрастие к парадоксам. Платон же видел в Степане способного, правда, но рядового филолога, строго державшегося традиционных установок школьного курса литературы.
Вардо и Нино, не принимавшие участия в споре, любовались артистическими манерами Платона. Он сидел неподвижно и сохранял в споре невозмутимое спокойствие, устремляя то и дело свой взор на далекие горы, словно все то, что он говорил, было навеяно свыше.
Потом он вынул из футляра бинокль. Но Иона сейчас же предупредил его:
— Горы лучше всего видны с моего двора. Пройдем ко мне.
Все направились к дому Ионы.
3
Двор у Ионы небольшой, всего с полдесятины. Посреди двора, словно огромный раскрытый зонт, тутовое дерево. Скромный деревянный домик, покрытый дранью, стоит на холме у самого обрыва. Отсюда как на ладони видны долина Риона, Рача-Лечхумские и Сванетские горы, а в ясную погоду — и станция Рион и раскинувшийся у подножия горы Кутаис.
— Как хорошо видны Тетнульд и Ушба! — воскликнул Платон и, поглядев в бинокль, передал его Вардо.
Когда гостям наскучило любоваться окрестностями, Иона пригласил их посидеть под тутовым деревом. Корнелий и Нино прошли в виноградник. У калитки была устроена беседка, увитая виноградными лозами. Их огромные гроздья поразили Нино.
— Эти лозы, — объяснил Корнелий своей спутнице, — Иона получил в подарок от француза-агронома Тьебо, они называются «грогильём». Каждая гроздь этой лозы весит семь-восемь фунтов, а ягоды на ней, как видишь, величиной с чернослив. Иона бережет эту беседку как зеницу ока. Никто не смеет сорвать даже ягодку без его разрешения.
— Какой скупой! — шутливо заметила Нино.
— Нет, не скупой, но у него так уж заведено — никто не должен трогать этот виноград без его разрешения. Сам же охотно и вдоволь угощает каждого.
Нино и Корнелий перелезли через плетень и направились в лес. В лесу было прохладно. У опушки, в ложбине, они увидели кусты ежевики и стали собирать спелые ягоды. Колючие ветки цеплялись за платье Нино. Корнелий взял ее за руку и вывел по тропинке из лесу. Но едва они вышли на поляну, как вдруг Нино вскрикнула и, вся дрожа, прижалась к Корнелию. В тот же момент вместе с нею отпрянул назад и ее спутник. По траве бесшумно, словно разлившаяся ртуть, уползала большая серебристая змея. Извиваясь, потягиваясь всем своим длинным телом, она торопилась уйти в кусты. В первую минуту картина эта захватила Корнелия, и он словно зачарованный следил за змеей. Но затем, как бы спохватившись, бросился искать камень.
На крик Нино прибежал Иона, а затем и все гости. Стали расспрашивать, что случилось.
— Змея! — объяснил Корнелий, бросив камень в кусты.
Его примеру последовали и все остальные, кроме Нино, которая стояла, закрыв лицо руками.
— Бесполезно, — решил наконец Иона. — Змея уже заползла в нору.
Нино открыла лицо и в испуге стала смотреть на свои ноги, будто змея коснулась их холодным, скользким телом.
— Я не могу даже смотреть на змей, — с отвращением произнесла она.
Платон же нашел новую тему для разговора.
— Змея, — начал он, — символ мудрости и любви, зла и соблазна. Стрелой, пропитанной смертоносным ядом лернейской гидры, Геракл поразил своего раба кентавра Несса, похитившего его прекрасную супругу Деяниру, которую по красоте можно было сравнить только с Афродитой. Крепко держа в объятиях свою возлюбленную, кентавр переплыл реку Эвен, но упал на берегу, сраженный отравленной стрелой. Умирая, он передал Деянире свою свернувшуюся кровь. Этой кровью, отравленной ядом лернейской гидры, Деянира погубила потом своего супруга.
Увлекшись своим рассказом, Платон продолжал:
— А вспомните Клеопатру, которая пожелала принять необычайную смерть из-за отвергнутой любви: она дала змее ужалить себя в грудь! В крепких объятиях зачарованного музыкой Пифона познавала волнение сладчайшей страсти Саламбо, дочь карфагенского полководца Гамилькара. Ну, а хевсур Миндиа, приобретший мудрость, вкусив змеиного мяса?..
Он долго еще повествовал о змее, воплощающей в себе мудрость, любовь и соблазн.
«Ну, а что же предвещает встреча со змеей нам — мне и Корнелию?» — думала Нино, направляясь к дому.
Возвратившись домой, Нино сейчас же легла. Она никак не могла освободиться от чувства страха и
