Основываясь на некрологе, составленном самым громогласным защитником ее сына, Евсевием из Кесарии, утверждавшим, что на момент ее смерти в 328 или 329 году ей было восемьдесят лет, мы можем отнести дату ее рождения примерно на 250 год. Вероятно, когда она встретилась с проходящим мимо солдатом Констанцием, ей было двадцать. С этого момента и далее ранняя биография Елены включает все традиционные сказки или притчи. Благодаря неопределенности ее происхождения средневековые хроникеры получили возможность плести свободный рассказ вокруг этого неправдоподобного романтического эпизода. В одной из самых причудливых версий Констанций соблазняет невинную девушку, дочь хозяина гостиницы, на обратном пути после выполнения дипломатической миссии. На следующее утро, убежденный увиденным в лучах солнца богом Аполлоном, что он сделал Елену беременной, он дает ей пурпурный хитон и золотое ожерелье и велит ее отцу смотреть за ней. Через несколько лет, когда группа римских путешественников, остановившихся в гостинице, стала насмехаться над малышом Константином, заявившим, что он сын императора, Елена подтвердила слова сына, предъявив пурпурный хитон — этот цвет был исключительным знаком императора. Сообщение вернувшихся в Рим путешественников об этой экстраординарной истории в конце концов приводит к воссоединению отца и сына.[803]
Несмотря на важность Елены и ее сына в исторической традиции христианства, трудно установить даже такие детали, как год рождения Константина. Местом его рождения однозначно считается Наисс (Ниш в Сербии) — но как Елена умудрилась родить его там, не объясняется теми, кто поместил место ее встречи с Констанцием в Дрепан. Вполне правдоподобно, что она сопровождала его туда, когда он продолжил свою деловую поездку.[804] Поженились Елена и Констанций до или после рождения Константина — еще одна кость для спора. Хотя христианские панегиристы, такие как Евсевий, писали, что Константин был «законным» сыном Констанция, который относился к Елене как к уксор (жене), другие, менее фанатичные источники описывали Елену как конкубину.[805]
Нет ничего необычного в практике внебрачного сожительства в Римской империи. Даже если взаимоотношения Константина с Еленой были таковы, Констанций все равно оказался бы в хорошей компании. Нерон, Веспасиан и Коммод — все они выбрали жизнь с наложницами, будучи императорами. Более того, слово конкубина означает не любовницу или проститутку, а долгосрочный моногамный союз.[806] Однако одно дело императору жить с наложницей, и совсем другое — быть этой сожительницей, которая могла стать родоначальницей его будущей фамильной линии.
Хотя некоторые сохранившиеся надписи времен правления ее сына говорят о Елене как об уксор или кониункс (еще одно слово для обозначения жены) Констанция, официальное заявление об отношениях любого другого рода было бы беспрецедентным и неправдоподобным. Случилось то, с чем сталкивались многие из его предков: вопрос о законности Константина возник сразу же после восшествия на престол как императора. Отсутствие свидетельств относительно происхождения его матери и грязные слухи по поводу ее взаимоотношений с Констанцием обеспечили дымовую завесу, необычайно удобную для амбиций Константина, так что вполне вероятно, что он намеренно ее поддерживал. Она также создавала пустую канву, на которой позднее писатели могли создавать Елену по своему воображению.[807]
Влетев в исторические книги, Елена быстро исчезла снова. В ноябре 284 года штабной офицер скромного происхождения по имени Диоклетиан продолжил традицию императоров «из ниоткуда», захватив власть в империи и остановив вращающуюся дверь, которая в течение предыдущих пятидесяти лет пропустила через себя и вышвырнула добрую дюжину императоров. 1 марта 293 года, чтобы обеспечить более эффективную охрану и администрирование все более уязвимых границ империи, Диоклетиан создал Тетрархию — радикально новую систему управления, где власть была разделена внутри коллегии из четырех императоров. Двое старших разделили титул Августов, а два младших императора, или цезаря, имели более низкий статус. Диоклетиан, сохранивший в своих руках мощную исполнительную власть, и его коллега Максимиан приняли на себя главные роли; своими заместителями они назначили доказавшего свой военный талант человека по имени Галерий и соблазнителя Елены Констанция, позднее получившего прозвище Хлор, означающее «Бледный».[808]
Четыре тетрарха редко находились в одном месте в одно и то же время. Хотя ни один не был ограничен одним регионом, каждый тяготел к определенным городам и областям больше, чем другие. Диоклетиан и Галерий проводили большую часть времени на востоке, а Максимиан и Констанций управляли западными провинциями. Тем не менее связи всех четверых были укреплены усыновлениями и браками. Галерий, которого усыновил сам Диоклетиан, стал мужем дочери последнего, Валерии. Констанций тем временем отставил в сторону Елену ради дочери Максимиана Феодоры. Даты их свадеб неясны; таким образом, мы не можем быть уверены — то ли Диоклетиан и Максимиан просто решили выдвинуть людей, которые уже были их зятьями, то ли эти свадьбы стали средством сцементировать места Галерия и Констанция в Тетрархии.[809] В любом случае Констанций должен был знать с самого начала, что Елена, служанка из Вифинии, не может быть женой политика. Ни о ней, ни о ее местонахождении больше не было слышно в течение следующих пятнадцати лет.
С появлением Тетрархии не одна или даже не две, но целых четыре женщины разделили обязанности императриц. Нам очень мало известно о Валерии и Феодоре, как и о женах Диоклетиана — Присце и Максимиана — Европе, несмотря на их роль в увязывании тетрархов в единую семью. На этой стадии нет указаний, что Диоклетиан намеревался сделать кого-либо из родных сыновей тетрархов частью будущей системы наследования; таким образом, их супруги не объявлялись гарантами династического наследования. Ясно, что их опыт в качестве жен главных фигур империи сильно отличался от опыта Ливии или даже более близкой им императрицы Юлии Домны.
Рим более не являлся суетным и шумным центром империи, он все меньше и меньше видел императора и его семью, так как военное давление на границах требовало от императоров IV века внимания повсюду. Рим оставался местом размещения Сената и сохранил символическую печать императорской родовой столицы — но на практике город был теперь отодвинут в сторону, как политический штаб империи. Старая резиденция на Палатине, традиционный дом римских принцепсов и их семей со дней Августа и Ливии, теперь оставался фактически пустым: с его окрашенными киноварью и шафраном холлами, которые когда-то отражали звуки смеха Юлии и видели кровавые убийства Калигулы и Геты; превращенный в пыльную гостиницу для редких случайных посещений владыками империи.[810] Дворцы в новых столицах тетрархов, Трире, Милане, Аквилее, Сердике, Сирмии, Фессалониках, Антиохии и Никомедии, теперь приобретали первичное значение.
Это было не единственным уходом от традиций дней Августа и Ливии. Усилия, которые прилагали первый император и его семья, чтобы выстроить стиль жизни «нормальной» семьи своим образом жизни и одеянием, теперь нигде уже не встречались. Вместо этого главный тетрарх Диоклетиан использовал возможность увеличить уважение к имперской власти путем демонстрации ярких атрибутов, гораздо чаще ассоциирующихся с восточным двором. Они включали использование на административных должностях евнухов, которые по физиологическим причинам не могли быть опасными для положения императора, но контролировали доступ к нему и служили советниками. Было также введено правило, по которому допущенные в строго охраняемый внутренний кабинет императора простирались перед ним ниц, целуя кромку его плаща, как если бы он стоял выше простых смертных.[811]
Художественная традиция идеализированных семейных портретов императора, стоящего рядом с женой и детьми, также постепенно исчезла, уступив место изображению тетрархов в ярком, украшенном драгоценностями одиночестве.[812] Портреты Валерии, Феодоры и других супруг властителей все еще появлялись на монетах и на портретах, их волосы были убраны по моде дня, прическа представляла нечто вроде халы[813], украшенной бриллиантами, собранными на сетку для волос и с головой кобры, удерживаемой ювелирными булавками.[814] Но на месте групповых портретов имперской семьи в мраморе и камне, которые доминировали на городских площадях и улицах между первым и третьим веками, появились уверенные, бородатые, с короткой стрижкой тетрархи в военной или церемониальной одежде. Схожесть их черт помогала представлять их как нечто единое. Самый известный сохранившийся образец — это группа из порфира, изображающая Диоклетиана, Максимиана, Галерия и Констанция, обнимающих друг друга. Сейчас ее можно увидеть в юго-западном углу базилики ди Сан-Марко в Венеции. Для императорских жен места тут нет. Управление государством — недвусмысленно мужская работа.
