– Дея! – позвал я, осознавая, что я опять ее потерял.
– Я здесь, рядом, – теплая рука касается моего лба, – открой глаза, Теон, посмотри на меня.
Пытаюсь исполнить просьбу голоса: сначала картинка плывет, и я не могу понять, где нахожусь. Но спустя несколько секунд перед глазами встает белый потолок учительской с лампой в овальном плафоне посередине. Пытаюсь встать: тело откликается болью на каждое движение.
– Лучше не вставай, – произносит голос, ее голос.
Резко сажусь, и, тяжело дыша, откидываюсь на спинку дивана. Рана оказывается вполне сносной, но потом... От быстрого движения к горлу подкатывает тошнота, а спину будто бы раздирает на части. Вся эта боль перекрывает саднящий ожог на груди. Чертов ублюдок! Я его...
– Я же просила! – раздраженно восклицает Дея, в ее голосе я так же слышу толику тревоги.
Она встает с кресла, что стоит с правой стороны дивана, и подходит ко мне. Наклонившись, поправляет повязку, съехавшую с моего плеча. Оказалось, что я полураздет, а моя вычурная кружевная рубашка, явно опередившая эпоху пьесы на век, убитая, валяется на полу. Помню, в самом начале, узнав, какой будет мой костюм, я обрадовался. Я не горел желанием втискивать свою задницу в узкие штаны и пухлые «аппа-стоксы» [«аппа-стокс» - верхние штаны, набитые ворсом]. Но если бы Алла Николаевна придерживалась эпохи, то колет [колет – мужская короткая приталенная куртка без рукавов, обычно из светлой кожи, надевавшаяся поверх дублета в XVI—XVII веках] или дублет [дублет – вид средневековой мужской одежды, гражданской, а также военной – в виде поддоспешника] – даже бутафорские – защитили бы меня лучше, чем почти невесомая рубашка.
Движением руки приманиваю ее к себе, и, ликвидировав прореху, пересекающую рубаху от правого плеча до левого нижнего края, пытаюсь надеть на себя. Все без толку: руки дрожат, а стоит мне поднять их выше, чем на полметра от поверхности дивана, пронзает боль, а про то, чтобы наклониться ниже и речи быть не может. Через полминуты мучительной борьбы с куском синтетического хлопка, я уже готов сжечь рубашку прямо на месте.
– У меня лучше получится, – говорит Дея, снова встав со своего места, она помогает мне справиться со злополучным элементом сценического костюма. – Рана не очень глубокая, – успокаивает она меня. – Возможно, меч был заколдован, и этот парень не хотел тебя убивать. Стоило мне прикоснуться к твоей ране, она стала немного затягиваться, и кровь перестала хлестать. Странно это... К тому же ты бредил, пока был без сознания. Может, клинок был пропитан соком цветка Дурмана.
– Долго я был в отключке? – спрашиваю, оглядев комнату. Мои глаза невольно расширяются: Кир и Маша сидят на двух стульях напротив. – А они, что…
– Я им все рассказала, – признается Дея. – В основном то, что им нужно было знать: за нами охотятся психи из другой реальности. Не могла же я просто сидеть и молчать целый час под их косыми взглядами.
– Час? – переспрашиваю я, Дея утвердительно кивает. – Нам нужно выбираться.
Но как? Я не в лучшей форме, и перенести всех сейчас не получится. Что делать? Вот если бы Дея… Дея может перенести нас, с моей помощью, если мы объединим наши силы, но для этого она должна…
– Как? – спрашивает Маша, Кир кивнув в знак солидарности, не отрывает от нас ошеломленного взгляда.
– Дея переместит нас в другое место…
– Но я… – голос девушки звучит совсем неуверенно.
Знаю, что нужно сделать и сказать. Но рот вяжет, словно после ягод черемухи. Эти слова уже давно стали непривычными.
– Поцелуй меня, – коротко произношу я.
Глава 26. Воспоминания из шкатулки
– А…Эмм… – все мысли в голове перепутались, и я не могу найти отговорку, которая переубедит Теона.
– А как это поможет? – словно спасательный круг, небрежно кидает Маша, я начинаю энергично кивать в знак непонимания – определенно наигранного.
Очевидно же, я понимаю, почему эта мысль пришла в голову Теона. И не потому, что он решил извлечь для себя какую-то личную выгоду из сложившейся ситуации, склонив меня на поцелуй под давлением жалости к его увечьям – сомневаюсь, что такие мысли хоть раз приходили ему в голову. Мне почему-то кажется, что все его «я с тобой» и «я никуда не уйду», в купе с нарушенной Связью, сопровождаемой телепатией, ровным счетом не имеют никакого сверхзначения. Он мой друг. И все на этом. Вероятно, Теон просто вспомнил, какой силой могут обладать Связанные. С помощью всего лишь скрепления рук Истинная Пара венефикусов могла создать защитный барьер вокруг целого замка, конечно, это опять-таки зависело от силы Septimus Sensu. Поцелуй же, рождающий чувства, которые, по легендам, послужили основой для Связи, был способен на большее. Но почему Теон решил, что в нашем случае это сработает?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Я в какой-то песне слышал, – неуверенно растягивает слова Кир, – что любовь спасет мир… но…
– Вера Брежнева, – вставляет Маша, прервав ход его мыслей.
– Как нам поможет Брежнева? Не думаю, что ее ванильные песни отпугнут, тех ур… удивительных людей… – мрачно замечает Кир, покосившись скорее на Теона, чем на меня. Ему было легче поверить в то, что мой мрачный фальшивый брат один из банды«урдивительных»людей, чем в том, что я – так называемое, сверхъестественное существо.
– Это ее песня про любовь, которая спасет мир, – уточняет Маша. – Но Кир прав. Как ваши чувства друг к другу помогут нам сбежать?
– Какие чувства? О чем ты? – возмущаюсь я, перебив Теона, открывшего рот. Уж лучше сказать это самой, чем услышать от него. – А вот поцелуй может помочь, ведь мы с Теоном связаны. Любые прикосновения между нами должны пробуждать сильнейшую магию. Но в нашем случае все не так просто…
Облегченно вздыхаю, стоит мне повернуться спиной к парню и переключится на пару, пребывающую в относительном недоумении. Все же это не мешает чувствовать его пристальный взгляд, требующий ответа.
– Между нами нарушена Связь, и я не уверена, что…
Оборачиваюсь, чтобы втолковать все Теону, но теряюсь, обнаружив, что его лицо находится всего в паре сантиметров.
– Это… – теряю нить мыслей, стоит мне взглянуть в его глубокие глаза цвета предрассветного неба.
Его руки сжимают мои плечи, и я вздрагиваю, почувствовав, как сильные ладони медленно ползут вверх, касаясь кончиками пальцев выступающих ключиц.
– Я… – мое сердце ухает куда-то вниз, и начинает стучать оттуда громким набатом, как только его пальцы добираются до лица.
Не отрывая взгляда, Теон большими пальцами очерчивает линию: от висков до середины подбородка и обратно. Вдруг он замирает, и мое лицо оказывается в капкане сильных ладоней. Закрываю глаза, чтобы не потонуть в его бездонных глазах, надеясь тем самым дать ему отпор. Но зачем? Почему я сопротивляюсь? Мне было бы легче, если бы поцелуй и прикосновения оставили меня равнодушной.
«Дурочка…»– упрекает его внутренний голос.
Приоткрываю рот, чтобы возразить, но в этом момент мой рот оказывается в плену: губы парня мягко накрывают мои.
Чувствую себя так, словно мир перевернулся вверх тормашками и внутри моей головы что-то взорвалось, перемешав и без того беспорядочные мысли. Пальцы сжимают ворот его нелепой рубашки, притягивая ближе и углубляя поцелуй: и мысли не возникает оттолкнуть Теона. Его прикосновения настолько родные, как моему телу, так и моей душе, что кажется, что мы – единое существо, взаимодополняющие части друг друга.
«Буду защищать… не отпущу… никогда… Я…»– наши мысли переплетаются, напоминая смесь в колдовском котле, и я уже не могу понять, где заканчиваются его, и начинается мои. Впервые за 300 лет я чувствую это: Septimus Sensu, говорившую мне, что есть смысл моего существования. Каждая клетка, пульсируя, тянется к парню, что сжимает меня в своих объятьях. Чтобы ни случилось, я не смогу отпустить его. Никогда. Он – часть меня, приводящее в движение все мое существо, запускающее сердце, что гонит кровь по сосудам, мышцы, позволяющие воздуху циркулировать по моим легким, нейроны, образующие цепи в моем мозгу. Он – половина моей души.
