скрыться в спальне. Не могу сейчас находиться рядом с ним.
— Грир, остановись. Иди сюда.
Я не слушаюсь. Не могу. Если он продолжит на меня так смотреть, то я даже взглянуть на него не осмелюсь. Если он собирается осуждать мой поступок столь же строго, как я осуждаю себя сейчас, тогда нам лучше просто развестись, потому что…
Он щелкает пальцами.
От этого звука я выпрямляю спину, мышечная память заставляет принять правильную позу еще до того, как я разворачиваюсь, чтобы посмотреть на мужа.
Его лицо по-прежнему выглядит несчастным, но в этих бескрайних глазах-озёрах снова присутствуют власть и контроль, и внезапно я осознаю, что он даже не помышлял о разводе. Он поднялся в спальню, чтобы напомнить нам обоим, что никогда не перестанет любить меня, а я никогда не перестану принадлежать ему. Он щелкнул пальцами, чтобы показать мне, что все еще хочет видеть меня у своих ног.
Эш внимательно наблюдает за тем, как я подхожу к нему и опускаюсь на колени. Я слышу его глубокий вздох, пока принимаю нужную позу и склоняю голову.
— Прости, — тихо говорит он, и я знаю, что он извиняется не за сцену и даже не за свой гнев, а за то, что не сообщил мне об этом заранее. За то, что проигнорировал.
Мои волосы все еще мокрые после душа, но он все равно играет с ними, поглаживает и накручивает тонкие пряди на пальцы. Я поддаюсь инстинкту и утыкаюсь носом в его руку, словно лоснящаяся кошка, а он издает довольный стон, когда я это делаю.
Несколько минут я сижу в знакомой позе, пока знакомые руки поглаживают мои волосы, и замечаю, что мои эмоции начинают утихать.
— Если бы я мог оградить тебя от этого, я бы так и сделал, — нежно произносит он. — Мои обещания в день нашей свадьбы я произнес от чистого сердца. Я серьезно отношусь к твоей защите.
— Я унижена, — едва слышно признаюсь я. — Люди знают…
— Люди думают, что знают. Мы разуверим их в этом. Подобные видео можно легко подделать, именно это мы и сообщим миру.
— Но это ложь, а ты ненавидишь лгать, и… О боже… — В желудке разливается желчь, когда вспоминаю об этом, и мне становится очень плохо. — …кампания по переизбранию. Что, если это все испортит? Что, если я все испортила? Я не смогу себе такое простить!
— Т-с-с. — Пальцы Эша глубоко погружаются в мои волосы, потирая и массируя кожу головы. — Я сделаю все, чтобы защитить тебя, ангел, даже солгу. Да, это может повлиять на кампанию — боюсь, какой бы убедительной ни была наша ложь, мы навлекли на себя пятно позора, которое не сможем смыть. С этого момента люди будут пристально следить за тобой и Эмбри, выискивая малейшие признаки того, что все это правда. Они будут вести себя как стая голодных волков.
Я закрываю глаза, через силу совершая глубокий вдох, чтобы подавить панику. Конечно, именно это имел в виду Эш, когда сказал, что дело не только в нас. Речь шла о кампании.
— Не надо винить себя за это. Мелвас похитил тебя, манипулировал тобой, и он продолжает свои игры. Ты, Эмбри и я уже разобрались, что чувствуем по поводу случившегося в той постели.
Я смотрю на него, думая о рубцах на своей заднице и его обидных словах.
— Разобрались?
Его рука сжимает мои волосы.
— Насколько это возможно, маленькая принцесса. Было больно смотреть запись. Я не только ревновал, наблюдая, как вы двое трахаетесь без меня, мне было больно от осознания, как сильно я тебя подвел. Что я не смог спасти тебя или утешить. Но сильнее всего меня разозлило не это.
— Что же тогда? Выборы?
— Даже не это. Дело в том, что я снова не смог защитить тебя. Мы должны были догадаться, что Мелвас предпримет что-то подобное, и нам следовало быть начеку. А теперь ты подвергнешься осуждению и позору из-за моего промаха. Ты этого не заслуживаешь, а я не заслуживаю тебя.
— Это не твоя вина, Эш. Ты не можешь думать, что мы с Эмбри — те, кто… ну, и Мелвас. Виноваты все, кроме тебя.
Эш наклоняется и целует меня в макушку, но молчит. И уже через несколько мгновений он легко подхватывает меня с пола и несет в постель, где трахает большую часть ночи.
ГЛАВА 22
Эмбри
Прошлое
В то утро я проснулся, не подозревая, что моя жизнь изменится. На самом деле, я проснулся один и с похмельем, ощущая себя так, словно меня лягнула лошадь, и удар пришелся между ребер прямо в сердце, так сильно оно болело.
Накануне вечером Эш сделал предложение Дженни. Он попросил ее руки в прекрасном чикагском ресторане, где присутствовали я, Мерлин и ее родители. Опустившись на одно колено, он произнес все банальные слова о любви и обещая хранить верность. Дженни плакала. Ее мать плакала. Ее отец пожал Эшу руку. Мы фотографировались.
Сразу после этого я в полном одиночестве отправился в номер отеля.
Я остро осознавал, что так и не увидел кольцо, которое он подарил мне два года назад. Он не открыл коробочку. Это ли не странно, правда? Разве люди обычно не открывают коробку, чтобы показать кольцо своим возлюбленным? Для Дженни он так и сделал, и красивые бриллианты сверкали в свете люстры, висевшей над их головами. Она была прелестно очарована этим, а затем еще более прелестно очарована Эшем, когда он произносил свою речь.
Возможно, он не открывал коробочку с моим кольцом, так как в глубине души знал, что я откажусь.
Но не кольцо заставило меня заказать в номер бутылку «Хендрикса», и даже не само предложение.
Нет, это случилось из-за выражения его лица.
Открытого и счастливого. Обожающего. Он любил Дженни, искренне любил. Он хотел жениться на ней. Не ради того, чтобы позлить меня и не для того, чтобы угодить Мерлину, а потому, что она сделала его счастливым наипростейшим из всех способов.
Раньше я убеждал себя, что Колчестер — необыкновенный человек с необычными потребностями. Что он умело соблюдал баланс между спасением жизней и победами в войнах с тайными встречами со мной. Что я давал ему то, чего не мог дать никто другой, и то, что я разрешал ему делать со мной под покровом ночи, позволяло ему просыпаться на следующее утро и быть героем для всех остальных.
Но теперь я понял, что ошибался. Он по-прежнему оставался героем. Он все еще был
