ставшего вдохновением для создания Олимпийских игр. (
Примеч.: речь идет о «Горских играх» — национальных соревнованиях в Шотландии, в которых женщины участвуют наравне с мужчинами. Именно «Горские игры», увиденные на Парижской выставке 1889 года, подтолкнули Пьера де Кубертена к идее создания Олимпийских игр). — Здесь всегда все ощущается по-другому, — сказал я, глядя на долину. — Не то чтобы войны не было, но эта война — такая крошечная часть мира. Столь незначительная часть жизни. И кажется, что в моей жизни наступит время, когда я просто буду счастлив.
Я не обращал внимания на то, что делает Эш, пока не замолчал и не взглянул на него — с улыбкой на лице, признающей, какую чушь несу, — а затем замер.
Я почувствовал, как улыбка стерлась с моих губ, как пульс застучал в районе горла.
Эш стоял на коленях, лицом ко мне, с маленькой черной коробочкой в руке.
«Нет», — с ужасным отчаянием подумал я.
— Нет, — сказал я столь же дико, столь же отчаянно.
— Эмбри, семь лет как я влюбился в тебя. И никогда не перестану тебя любить.
«Не заставляй меня проходить через это, — хотел я молить. — Не заставляй меня говорить «нет»».
— Нет, — сказал я.
— С тобой и благодаря тебе я стал лучше. Я хочу стать единственным, кто будет обнимать тебя и оставлять синяки на твоем теле. Я хочу быть единственным, кто услышит, как ты вздыхаешь во сне. Я хочу, чтобы просыпаясь, первое, что ты видел — мое лицо.
Слезы жгли глаза, ком застрял в горле, я не мог ни глотать, ни говорить, но все равно слабо прохрипел:
— Нет.
— Перестань говорить «нет» и выслушай меня, — сказал Эш с улыбкой. — Кого волнует наша карьера? Мы найдем новую работу. Если нам придется жить в Канаде, чтобы усыновить детей, значит переедем в Канаду. Я пойду на все, чтобы быть с тобой, откажусь от чего угодно.
Я ненавидел его в этот момент. Ненавидел за то, что он был таким красивым, прекрасным и благородным в этой допотопной долине. Ненавидел то, насколько он самоотвержен, как сильно любил меня и как мало заботился о своем будущем. Из-за этого было так сложно сказать ему «нет». Потому что каждая капля моей крови пела от мысли сказать «да».
— Эш, ты не можешь отказаться от всего. Твоя карьера. Ты просто не можешь.
Он смотрел на меня. Стоя на коленях, он напоминал нарисованного принца из сказки, если не считать автомата, висевшего на его плече.
— Сколько раз я рисковал своей жизнью, чтобы спасти тебя? Сколько раз доказывал, что готов пожертвовать ради тебя чем угодно? Пожертвовать всем? Что значит работа, если у меня есть ты? Какое значение имеет место проживания? Пока у меня есть ты, у меня есть все, что я хочу.
Всего одно слово. Жертва. Оно застряло в моих мыслях и крутилось с безумной скоростью, как заезженная пластинка: его голос, голос Мерлина, мой голос. Жертва, жертва, жертва.
Я мог сказать «да». Я мог позволить Эшу надеть кольцо на мой палец, и тогда мы бы трахались здесь, с долиной под нашими ногами и облаками над головой. Мы могли закончить эту войну, а затем найти место, где бы узаконили наши отношения. Могли бы построить жизнь, великолепную порочную жизнь, состоящую из зеленых глаз и шепотом произнесенных проклятий в темноте ночи.
Я мог сказать «да».
Я хотел сказать «да».
Мне хотелось сказать Эшу, что любовь к нему подобна шраму, подобна болезни, — она навсегда со мной, я никогда от нее не излечусь, да и не хотел этого. Мне хотелось сказать ему, что я никогда не встречал никого столь же мужественного, умного, чуткого, восхитительного и опасно горячего как он, и что никогда не встречу и даже не хотел пробовать.
Хотел сказать, что я — его. Что буду принадлежать ему. Буду в его распоряжении так долго, насколько он этого захочет.
Жертва.
Но я не сказал ничего из перечисленного.
Вместо этого я произнес лишь одно слово.
— Нет.
ГЛАВА 21
Грир
Настоящее
Первый день дома показался бесконечно длинным.
Второй оказался еще длиннее. Я наконец, заставила себя встретиться с главой моего штаба — свирепой брюнеткой по имени Линетт — и организовала перевоз оставшихся вещей из таунхауса в Белый дом. Я в последний раз прохожу по помещению, которое последний год было для меня домом, а затем звоню дедушке Лео, пока служба охраны ждет снаружи.
— Я пришлю тебе ключ, — говорю ему после того, как сообщаю, что вывезла все вещи.
— Ты не очень похожа на девушку, которая только что вернулась из медового месяца, — ласково говорит дедушка. — Неужели настолько грустно покидать таунхаус?
«Нет, дедушка, на прошлой неделе меня похитили и чуть не изнасиловали, и я подозреваю, что твоя вторая внучка приложила к этому руку», хочется мне ответить, но это лишь причинит ему ненужную боль. Он не может сказать ничего, что бы облегчило последствия от действий Мелваса, и не может дать мне того же идеального утешения, которое я получила от Эмбри и Эша. С того момента, как вернулась домой, я так и не набралась смелости поговорить с Абилин, поэтому не могу с уверенностью утверждать, что именно она предала меня.
Вместо этого я говорю дедушке:
— Просто приспосабливаюсь, только и всего. Летом у меня нет занятий, и я все еще привыкаю к роли первой леди. Это для меня ново. Я пока не понимаю, как влиться в новую жизнь.
— Я не могу включить новости или зайти в интернет, чтобы не увидеть, насколько эта страна одержима тобой. Поэтому просто скажу, что у тебя все хорошо получается, дорогая.
— Спасибо, дедушка.
— Знаешь, когда нас с Лютером впервые избрали, я чувствовал то же самое. Казалось, будто все смотрели на меня, а я не знал, куда себя деть. Но потом случилась та неприятность с иранцами, и у меня не осталось другого выбора, кроме как действовать. Прежде чем ты успеваешь осознать, тебя уже заставят верой и правдой служить стране, и ты не сможешь позволить себе такую роскошь, как страх перед сценой.
Я тихо вздыхаю. Дедушка не в курсе всего происходящего, но я люблю его и знаю, что он просто пытается меня успокоить.
— Приятно это слышать, дедушка.
— Я приеду в гости в следующем месяце. Может, резиденцию немного приукрасишь, а? На мой взгляд, вкус у президента Колчестера слегка специфический.
Я улыбаюсь, вспоминая спальню Эша в минималистичном стиле.
Спальню, которая теперь принадлежит и мне
