— А как поживают Игорь Вячеславович и Урсула Генриховна?
— Ничего, просили вам привет передать. Они все знают о вашей работе, а поручение деда Трофима…
— Как, и вы его дедом Трофимом называете? — перебил девушку Михайлов.
— Да, и мы. Он знает об этом, но не обижается на нас. Так вот, его поручение вы выполнили просто блестяще, и он передал вам большое спасибо.
— Не я один был занят выполнением этого поручения. Мне здорово помогли ребята из аппарата военного атташе. Мне кажется, что Игорь Вячеславович должен встретиться с ними.
— Дед Трофим тоже об этом думал, но пока такой возможности нет. Он и с вами не может никак встретиться, хотя давно уже вернулся в город, потому что вы находитесь под постоянным наблюдением Станкова, Макарова и их людей. «Жучки» в вашем кабинете стоят постоянно, им только меняют батарейки питания.
— Откуда вы это знаете?
— Не удивляйтесь, но к вам на прием по оформлению российского гражданства или за получением медалей приходят пенсионеры и ветераны. Некоторые из них приносят с собой приборчики, которые фиксируют наличие в этом помещении подслушивающих устройств. Главная задача этих людей состоит в том, чтобы посидеть хоть пять минут в тех местах, где вы работаете. Ведь ваш консул Степашин предоставляет вам для работы только два места: этот кабинет и кабинет дежурного дипломата в консульском отделе посольства, хотя другие ваши сослуживцы работают там, где есть свободное место? Не так ли?
«Да, ты смотри, как все просто! — пронеслось в голове Сергея. Действительно, все не раз уже намекали на какое-то особое расположение ко мне Степашина. А здесь все значительно проще!»
— Да, вы правы. Выходит, я работаю только в тех местах, где люди Макарова могут меня контролировать?
— Да.
— А как же этот наш разговор?..
— Сейчас вы можете не волноваться. Моя «зажигалка» определила, что в помещении имеются «жучки». А плеер представляет собой небольшую модернизированную западную игрушку, на кассете которой записан наш с вами разговор о немецком языке. Единственное, что я должна была сделать, так это буквально заставить вас проговорить все звуки русского языка, а игрушка сама уже воспроизводит ваш голос по теме разговора.
— Что-то наподобие показанного в американском фильме «Один дома-2»?
— Вот-вот, только мой плеер выдает весь разговор, записанный на пленку, в радиоэфир, то есть работает как «глушилка» для «жучков». — Катя взглянула на свои часы. — Если бы мы просто «заглушили» работу этих «жучков», то уже через минуту в кабинет кто-нибудь вошел бы, чтобы поприсутствовать при нашей беседе. А я, естественно, попала бы под их «колпак» или под наблюдение местных спецслужб, с которыми у Макарова налажены тесные отношения.
— Хорошая у вас штука! — позавидовал Сергей.
— Игорь Вячеславович сказал, что для вас привезут что-то подобное. А сейчас нам нужно прощаться — время действия кассеты заканчивается. Вот вам расписание занятий, — она вынула из сумочки конверт, — при необходимости сделайте соответствующие исправления. Постарайтесь договориться в бухгалтерии посольства об оплате этих уроков.
— Вам нужны деньги? — удивился Михайлов.
— Нет, не нужны, но так все будет выглядеть вполне естественно. А причитающиеся мне деньги за уроки будете оставлять у себя и раздавать их более нуждающимся, чем я, людям. У вас на приеме таких много бывает, и мы знаем, что вы помогаете им из своего, а не государственного кармана.
— А если офицер безопасности будет против вашей работы? Хотя вряд ли он попытается вас привлечь следить за мной, — предположил Сергей.
— Ну и хорошо, нам это и нужно! А теперь я с вами прощаюсь до следующего урока. Немецким языком будем заниматься серьезно. О наших делах будем говорить только последние пять-десять минут.
Катя снова вытащила из пакета плеер с зажигалкой, выключила его и, когда красная лампочка медленно погасла, официальным голосом сказала:
— У вас, Сергей Альбертович, есть все данные для того, чтобы в кратчайший срок освоить немецкий язык, тем более что вы им уже занимались. Просьба не откладывать в долгий ящик оформление нашего договора в бухгалтерии посольства. Я жду вашего звонка. До свидания! — и, лукаво подмигнув карим глазом, девушка вышла из кабинета и направилась по коридору к выходу.
Глава 76
Овчинников продолжал свой рассказ.
— В одном небольшом городке нам показали, куда сдать пленных. Здесь же был построен стрелковый батальон, комиссар которого отбирал добровольцев для, как он говорил, последнего и решительного броска на запад — необходимо было взять шлюзы на канале, чтобы немцы не успели их взорвать и тем самым затопить равнину, — тогда бы наше наступление наверняка остановилось. Хотя добровольцев было много, мы тоже подошли к комиссару и, доложив, что доставили группу пленных, но так как наша часть далеко, а война уже почти завершена (было седьмое мая), хотели бы с ним, комиссаром, ударить в последний раз по врагу.
Мы нисколько не врали — это была наша давняя мечта: отомстить ненавистным нацистам за все, что мы пережили в плену.
Комиссар согласился. Писарь переписал наши данные по документам и составил рапорт в штаб той дивизии, откуда были погибшие солдаты, что они, то есть мы, переподчинены сводному десантно-штурмовому батальону. У нас забрали все документы, ордена и медали, выдали бое-припасы, и мы пошли в наш последний бой с немцами. Нам повезло: все мы остались в живых, были только раненые, и хотя практически весь сводный батальон погиб, задачу свою он выполнил. Погибли и комиссар с писарем, у которых хранились все наши документы: в плот, на котором они переправлялись через канал, попала мина.
На следующий день к нам, раненым и живым, кто уцелел после этого боя, прибыло большое начальство. Всех наградили орденами и медалями за храбрость и героизм, проявленные в последнем бою войны, так как утром объявили о Великой Победе нашего народа.
В связи с тем, что наши документы были утеряны, тут же в полевых палатках медсанбата нам оформили новые личные документы, в которых мы уже указали настоящие наши фамилии и имена. Так мы вновь обрели себя.
— А ваше поведение в госпитале врачи, медсестры и раненые не находили странным? — задал вопрос я. — Ведь за годы вашего плена в стране многое изменилось?
— Нет, такого не было. Понимаете, лишь только объявили о победе, все как-то в одно мгновение забыли о войне. В палатах были разговоры только о будущей счастливой жизни, строились различные планы. А кроме того, было много раненых и контуженных, которые, если не все, то многое из своей жизни забыли: не у всех психика смогла выдержать ужасы этой войны.
За время пребывания в госпитале мы до дыр зачитывали все подшивки газет и журналов, поэтому ориентировались в том, что происходило в стране за то время, когда мы были в концлагере. После госпиталя нам предоставили отпуск.
Мы с большой опаской и с не меньшим волнением ехали домой. На Украине наш эшелон пустили под откос недобитые бандеровские банды. Много солдат и офицеров погибло. В нашей группе тоже погиб один человек: он выскочил из опрокинувшегося вагона и попал под пулеметную очередь бандитов.
Потом всех, кто ехал в этом поезде, демобилизовали, в том числе и нас. Но домой мы не поехали — страх перед НКВД и «Смершем» крепко сидел в наших душах. Мы приехали в эту республику, поступили в университет, а затем работали по своим специальностям.
Жили тихо-мирно, пока не произошло это несчастье с развалом государства. Теперь мы никому не нужны.
— А со своими друзьями на Красной площади, как договаривались, встречались? — поинтересовался я.
— Мы приезжали в Москву каждые пять лет в день нашего освобождения, но, к сожалению, за все послевоенное время так никого и не встретили.
— А о том человеке, которого вы считаете нашим разведчиком, тоже ничего не узнали?
— Нет, не узнали. Ни в каких архивах нет сведений о награждении морских офицеров этим ножом. Однако в одном архиве Калининградской области нам показали документ, в котором говорится, что такая-то «партия ножей Североафриканского корпуса фельдмаршала Роммеля была передана в 1944 году в интендантское управление подводных сил Рейха». В приложении было указано около трехсот номеров таких ножей первой и второй степени. О награждениях в этом архиве ничего нет.
— А в Одессу вы ездили?
— Да, ездили, но только через пять лет. Когда один из нас смог туда выбраться, было уже поздно: никакого человека с попугаем он не нашел. Хотя один еврей-сапожник, работавший на пристани у Морского вокзала, рассказывал, что после окончания войны там в течение двух лет появлялся мужчина лет тридцати и веселил детвору и взрослых тем, что показывал своего говорящего попугая, который, по его словам, достался ему в качестве трофея и поначалу говорил только на немецком языке. Впоследствии хозяин выучил его русскому языку. Старик хорошо помнил того человека, поскольку в то время это было почти единственным развлечением в разрушенном городе.
