(греки называли ее
докса), мы должны принять, что эта вуаль служит благой цели. Парменида, философа-досократика, историки считают первым человеком на Западе, который разрабатывал и доказывал тезис, что мы видим мир не таким, как он есть, что существует завеса –
докса. Очень похожее выражение использует апостол Павел, когда говорит, что мы видим «словно как сквозь мутное стекло». Он ссылается здесь на известное утверждение Платона, что мы видим лишь образы реальности, и эти образы, возможно, несовершенны и неточны: на них нельзя полагаться. Добавлю, что Павел, пожалуй, сказал больше, чем Платон в своей знаменитой метафоре пещеры: Павел сказал, что, вполне возможно, мы видим вселенную
наоборот.
Эта мысль так необычайна, что ее просто невозможно переварить и принять, даже поняв интеллектуально. «Видим вселенную наоборот?» Что это значит? Что ж, давайте предположим, что мы воспринимаем время наоборот; точнее сказать, наша внутренняя, субъективная категория переживания времени (в том смысле, как об этом говорил Кант – как о способе упорядочивания опыта), наше ощущение времени перпендикулярно самому течению времени – они находятся под прямыми углами друг к другу. Есть два времени: время – наше восприятие, или переживание, или наша конструкция онтологической матрицы, неотделимая от восприятия пространства, – оно реально, но есть и внешнее время вселенной, и оно течет в ином направлении. Реальны оба, однако, воспринимая время ортогонально (перпендикулярно) по отношению к его истинному направлению, мы совершенно неверно воспринимаем последовательность событий, причинно-следственные связи, неверно понимаем, что в прошлом, что в будущем и куда движется вселенная.
Надеюсь, вы понимаете, как это важно. Время реально – и время, в кантовском смысле, как наше ощущение, и в том смысле, о котором говорит советский ученый Николай Козырев[159]: время – это энергия, фундаментальная энергия, связывающая вместе вселенную, от которой зависит все живое, из которой берут свое начало все феномены; это энергия как каждой энтелехии[160], так и общей энтелехии всей вселенной.
Но время само по себе не движется из нашего прошлого в наше будущее. Его ортогональная ось пересекает круговой цикл, внутри которого мы, так сказать, «буксуем» в бесконечной зиме рода человеческого, длящейся уже около двух тысячелетий нашего линейного времени. По-видимому, ортогональное или истинное время запускает вращение некоего примитивного циклического времени, внутри которого каждый год – все тот же год, каждый новый урожай – все тот же урожай, каждая весна – все та же весна. Способность человека воспринимать время таким упрощенным образом разрушило то, что сам он, как индивид, живет слишком долго и успевает заметить, что не обновляется с каждым годом, как поля, травы и деревья, а изнашивается. По-видимому, упрощенное циклическое время не вполне адекватно отражает реальность; и человек неохотно пришел к идее линейного времени – которое, как показал Бергсон[161], аккумулятивно: оно движется лишь в одном направлении и прибавляет к себе все, мимо чего проходит, – или само к нему прибавляется.
Истинное ортогональное время циклично, но в куда большем масштабе – оно подобно Великому Году древних, весьма напоминает также идею Данте о мерах времени в вечности, которую можно найти в «Божественной комедии». Некоторые мыслители Средневековья, как Эриугена[162], начали ощущать истинную вечность или безвременность, но у других появилось ощущение, что вечность включает в себя время (ведь безвременность – состояние статическое), хотя это время должно сильно отличаться от нашего восприятия времени. Ключ следует искать в повторенных несколько раз словах апостола Павла, что последние дни мира станут временем всеобщего восстановления. По-видимому, он достаточно ощутил ортогональное время, чтобы понять, что оно содержит в себе одновременно все, что было, так же как звуковые дорожки грампластинки содержат уже прозвучавшую музыку; они не исчезают после того, как по ним проскользнет игла. Запись на фонографе – в сущности, не что иное, как длинная спираль, ее легко развернуть на плоскости; хотя, чтобы зазвучала музыка, необходимо прикосновение иглы. Иногда пластинка проскакивает или заедает – такое возможно, но не несет идеологической нагрузки: это просто временны́е сдвиги, как в моем романе «Сдвиг времени по-марсиански». Однако, если такое случается, это может сослужить нам, наблюдателям или слушателям, великую службу: мы вдруг узнаем о нашей вселенной намного больше. Я верю, что такие онтологические нарушения во времени возможны, однако наш мозг тут же автоматически генерирует систему ложных воспоминаний, чтобы их скрыть. Причина этого возвращает нас к моему первому тезису: плотная завеса, или докса, скрывает от нас истину – и не без причин. Ради той же благой цели скрыты от нас и разрывы во времени.
Находясь внутри системы, генерирующей маскировку такого уровня, было бы пустым бахвальством пытаться судить о том, что же есть реальность; первый же мой тезис состоит в том, что, даже если бы мы по какой-то причине проникли в эту тайну, этот странный, подобный покрывалу сон немедленно восстановился бы задним числом, исказив и наше восприятие, и воспоминания. И мы бы спали дальше как прежде – ибо, на мой взгляд, мы подобны персонажам моего романа «Убик»: мы находимся в состоянии полужизни. Мы не мертвы и не живы, но хранимся в анабиозе и ждем, когда нас разморозят. Выражаясь на поразительно знакомом языке смены времен года, это и есть та зима, о которой я говорю: зима рода человеческого, зима полуживых-полумертвых героев «Убика». Снег и лед покрывают их; снег и лед покрывают нас слоями, и мы называем этот покров докса или Майя. Что каждый год растапливает слои снега и льда в нашем мире? Конечно, возвращение солнца. Что растапливает снег и лед, покрывающий героев «Убика», что останавливает охладевание их жизни, ощущаемую ими энтропию? Голос мистера Ранситера, их бывшего работодателя, взывающий к ним. Голос мистера Ранситера – тот же, что слышит нашей зимой каждое семя, каждый корень, каждый клубень. Они слышат: «Проснитесь! Спящие, проснитесь!»[163]
Итак, я объяснил вам, кто такой мистер Ранситер, рассказал о нашей участи и о том, чему на самом деле посвящен «Убик». Сказал я и о том, что время именно таково, каким мыслит его в Советском Союзе доктор Козырев, и что в «Убике» время обнулено и больше не движется линейно, как мы привыкли. Когда это происходит, благодаря смерти персонажей, и персонажи, и мы начинаем видеть мир как он есть, без покрывала Майи, без сбивающего с толку тумана линейного времени. Мы видим истинное Время, о котором говорил Козырев, – чистую энергию, связывающую вместе все феномены и во всем поддерживающую жизнь, энергию, скрывающую за своей активностью онтологическую реальность.
Возможно, я сам не
