Петербуржцы восприняли это с крайним неудовольствием, но вынуждены были смириться.
В том, что дела идут не так, как хотелось бы, Лавров винил и самого себя. Он понимал, что ему нужен помощник, человек деятельный, авторитетный, с практической хваткой. Такой человек был рядом. Лавров — Лопатину из Лондона в Париж, 30 марта 1875 года: «Мои силы и физически и умственно слабеют уже. Вам следовало бы мало-помалу заменить меня в литературном отношении, прибавляя к тому, что я могу сделать словом, все то, что я не могу, а Вы можете объяснить личною, практическою деятельностью».
В июне 1875 года в Лондоне получили известие: скоро приедет Гинзбург. Лавров насторожился. G чем мог быть связан этот визит? На этот раз посланец из Петербурга привез план объединения кружков с целью образования «Союза русских революционных групп». Это было то, к чему Лавров и сам постоянно стремился.
От имени российских подпольщиков Лаврова попросили ответить на ряд вопросов. Первый — коренной: «Каковы должны быть цели социалистической партии?» Мелким почерком ложился текст — в своих ответах Лавров стремится учесть новый опыт: Парижской Коммуны, «хождения в народ», борьбы Маркса с бакунистами.
Вопросы из Петербурга застали Петра Лавровича в разгар написания работы «Государственный элемент в будущем обществе». Этим, вероятно, и объясняется, что прежде всего Лавров остановился на проблеме государственной власти. Революция победит, но «государственный элемент будет еще существовать в некоторой мере». Он нужен будет для выполнения воспитательных целей, систематического искоренения у растущих поколений «привычек и наклонностей, унаследованных от старого мира». Надо считаться с затруднениями, которые возникнут после победы революции: «эгоистические страсти и увлечения, сдерживаемые до тех пор борьбой с общим и опасным врагом, не сдерживаются более после победы, направляются друг против друга прежними товарищами по борьбе». Сложность будет заключаться и в том, что социалистическому порядку будут угрожать экономические неурядицы, враждебные элементы внутри страны, нужно будет организовывать оборону и от внешних врагов, ограждать социалистический порядок «от злоупотребления влияния со стороны тех личностей, которые выдвигаются в первые ряды при революционном движении».
Чутко реагируя на требования жизни, Лавров призывал к активному действию, к пропаганде среди и сельского населения и городских рабочих, а также в армии, к тщательной подготовке восстания.
В один из вечеров собрались для чтения «конспекта ответов» Лаврова — 26 страниц убористого текста. Петр Лаврович ждал реакции слушателей. Гинзбург промолчал; Смирнов нашел содержание текста централистским… Этого Лавров никак не ожидал. Донельзя расстроенный, он послал переписанный текст Лопатину.
Лопатин — Лаврову, Гестингс, август 1875 года: «Теперь о конспекте. Я его прочел. В целом я с ним, конечно, согласен…Он весьма удачно лавирует между Сциллою централизации и Харибдою федерации. Оппозицию Ваших (Гинзбург, Смирнов. — Авт.) я объясняю тем, что они убеждены в том, что Вы в душе стоите за централизацию, но, будучи уверены в федеративном настроении всего Вас окружающего, ловко замаскировываете всякое централизованное поползновение конспекта, что, может быть, и правда… По поводу проекта организации (партии. — Авт.) скажу, что для его осуществления пока нет ни людей, ни средств».
Этим огорчения не кончились.
Участник кружка «чайковцев», программа которого была во многом сродни идеям Лаврова, Сергей Кравчинский одним из первых пошел «в народ». В 1873 году, выдавая себя за пильщика дров, он ходил по деревням Тверской губернии, читая крестьянам нелегальные книжки и призывая их к бунту. Весть о «смутьяне» быстро разнеслась по округе. Кравчинского арестовали, но через сутки он уже на свободе: ему удалось бежать. Во все концы империи неслись шифрованные телеграммы — беглеца искали. В России оставаться было нельзя, и Кравчинский нелегально уехал за границу: Швейцария, Франция, Бельгия…
Еще летом 1875 года отношения Лаврова с Сергеем Кравчинским были вполне хорошими. «Серж мудрый», как называл Петр Лаврович этого 24-летнего революционера, собирался приехать в Лондон. Но средств для этого у него не было. Лавров обещал при первой возможности выслать деньги. Следовало поговорить и о пропагандистской брошюре Кравчинского «Мудрица Наумовна».
А осенью… В октябре от Кравчинского пришло большое письмо: полный разнос и личных воззрений Лаврова, и его издательской деятельности, и результатов пропаганды. «Революционный орган это, так сказать, самосознание революционной партии. То, что бродит в умах революционной молодежи… Ну что ж, удовлетворяет Ваш орган таким требованиям? Нет, он не удовлетворяет и никогда не удовлетворял». Чтобы руководить органом партии, нужно иметь революционный инстинкт. «У Вас этого инстинкта нет. Вы человек мысли, а не страсти». Высказав далее свое понимание революции, Кравчинский резюмировал: «Мы хотим действия более решительного, более быстрого, мы хотим непосредственного восстания, бунта».
На эти упреки, как ни горько их было выслушивать, нужно было отвечать. Предложив продолжить полемику на страницах журнала, Лавров упрекнул Кравчинского за связь с бакунистами, но заявил, что готов подчиниться решению революционной молодежи России (если такое последует) и изменить направление журнала, либо совсем закрыть его.
Кравчинский от полемики отказался. Петр Лаврович решил запросить Кулябко-Корецкого: действительно ли в России радикальная молодежь не сочувствует «Вперед!», не считает его своим органом? «Мне кажется, будто в молодежи есть вообще раздражение против меня и моего участия в деле. Если оно так, то сообщите подробно, что знаете, без церемоний».
Затем от редакции «Вперед!» в Россию было направлено письмо. В нем раскрывалась сложившаяся ситуация. В Женеве появилась газета Ткачева «Набат»; Кравчинский вступил в тесную связь со сторонниками Бакунина; корреспонденции из России поступают слабо. «В то время, когда борьба против нас усиливается, мы становимся все слабее и слабее. Оставаться в таком положении невозможно». И как крик души: «Поймите — для нас наступила критическая минута — продолжать ли звонить или с колокольни долой?»
В тревоге кончался для Лаврова 1875 год. Доходили слухи о том, что в России происходит какое-то объединение кружков, но почему в Лондон ничего об этом не сообщают? Почему Гинзбург не считает своим долгом своевременно информировать редакцию?
Вот свежая весть: «Из Кенигсберга пишут, — сообщал Лавров Лопатину 9 декабря, — что едет Натансон к нам и в Женеву, но прежде в Париж (вероятно, к Вам) с поручением от революционной партии. Напишите сейчас же, как узнаете, в чем дело». Натансон — от «революционной партии». Итак, в России собирались представители кружков, там создана партия, а Лавров об этом не знает?! С ним не посчитались… Товарищи видели в эти дни Лаврова мрачным, расстроенным. Он замкнулся. И только Смирнову поведал: «Даю слово, что навсегда удалюсь от политической деятельности, никогда не возьму пера, ибо мне никто не доверяет». Так говорил — и сам себе не
